полно до края— мне некогда прийти на пир твоего хозяина, даже моего

хозяина,— разве он не может этого сам понять? У меня своя радость—

как же я могу вместить еще чужую радость? Привязанность, любовь, которая на

грани вечности, по эту или по ту сторону вечности, в зависимости от того, как

мы к ней отнесемся, снова делается преградой: она меня держит на земле, мне

некуда уйти от нее. Вечность— потом, когда-то, а теперь— заполнить

бы время этой радостью, этим изумлением, этим счастьем, и довольно того, что

мое счастье— мое, не нужно мне чужого. И третий званый тоже неидет на пир Божий, потому что боится, как бы от него не ушла временная радость,утонув в вечности, в вечном.И что же остается? Остается человек, живущий тем, что держится за землю,которая его поглотит, весь смысл своего существования полагающий на то, чтобычто-то сделать с этой землей и на этой земле— временное, которое тожепройдет: память людей проходит, здания рушатся, весь мир покрыт остаткамиотживших, умерших, разрушившихся цивилизаций. И человек все-таки строит новую,которая тоже не устоит, временную, бесцельную, потому что ни в ней самой нетцели, ни дальнейшей цели нет. И вместо того чтобы через любовь раскрыться,человек часто любовью замыкается: свои— и прочие… И это очень страшно. О,эти «прочие» и «свои» могут быть очень различно распределены, «своих» можетбыть очень много, но все равно, пока остается один «прочий», ЦарстваБожия не только нет, оно отрицается.Я хочу вам дать два образа. Первый— рассказ о реальном человеке,которого я помню, родных которого я знал. Ученый, творческий, одаренный человекумер, его схоронили. У него был сын в сумасшедшем доме, юноша, не достигший ещедвадцати лет. Его мать сообщила ему о смерти отца. Он рассмеялся и ответил:«Неправда! Он не мог умереть!» Истощивши все свои объяснения, мать привела егоко мне, чтобы я ему растолковал, что его отец на самом деле умер. Прежде чемчто-либо ему сказать, я спросил юношу: «Почему ты думаешь, что твой отец неумер, когда свидетели его смерти тебе говорят, что он умер, люди, видевшие егомертвое тело, принявшие участие в его похоронах, видевшие, как его гробопустили в землю и закидали землей? Почему же ты отрицаешь его смерть?»—«Потому, что он никогда не жил и, значит, не мог умереть». И он мнерастолковал, что его отец существовал только привязанностью к автомобилю, ктелевизору, к своей коллекции драгоценных камней, к своим книгам. «Пока этивещи существуют,— говорил этот мальчик,— мой отец такой же живойили такой же мертвый, каким он был раньше».Так выразиться мог только юноша, потерявший привычку мыслить, как мы бысказали, «разумно», то есть по-земному, но он видел вещи такими, какие ониесть. Этот человек, его отец, не жил: он отражал окружающую действительность,зажигался каким-то интересом, переходил от переживания к переживанию, нопереживание— не жизнь, это мгновенное событие, которое уходит, как свечагаснет.