убежденность,— и не говорите мне, что они были способны на это, потому

что, вероятно, были бесчувственны к боли.

И еще одно, последнее. Один из элементов душевного страдания при

болезни— это чувство, что я страдаю, а Богу безразлично. Бог где-то вне.

Он восседает, словно арбитр, наблюдает, с должным ли расположением я страдаю,

готовый увенчать меня венцом мученичества, когда я претерплю больше, чем разумно

можно было ожидать от меня… Это не так, и не так в двух отношениях. Вы,

вероятно, знаете на опыте собственной жизни, как мучительно больно переноситьстрадание и отчаяние кого-то, кого вы любите больше, чем себя самого, илистолько же, сколько себя самого, или просто со всей силой любви, какая у васесть. Так вот, нам надо помнить, что таково положение Бога по отношению к нам.Мы достаточно значим для него, чтобы Он возжелал нас в бытие, чтобы мы сталиЕго спутниками на вечность. (Боюсь, глядя на самих себя и на окружающих, малокто из нас пожелал бы иметь своих соседей спутниками в вечности!) И кроме того,ценность, которою Он ценит нас,— это вся жизнь и вся смерть ЕдинородногоСына Божия. Вот что мы значим для Него.И когда мы говорим о Божественном сострадании, у нас есть мера этомусостраданию. Это не душевные страдания, которые мы испытываем, а нечто больше.Мы ведь не умираем от этого страдания— Он умер. И солидарность,которая есть между Им и нами, не просто солидарность из чувства симпатии, онаидет гораздо дальше. Он стал человеком и принял все ограничения нашей природы.Больше того: Он стал человеком и согласился войти в единственную трагедиючеловечества, потерю Бога. Мы потеряли Бога и потому умираем, что в нас нетвечной жизни; и весь наш мир мы чудовищно извратили, потому что у нас нет ключак гармонии. И в словах Христа: Боже Мой, Боже Мой! зачем Ты Меня оставил? (Мк15:34)—мы должны видеть их подлинный смысл. Это момент, когда Он согласился настолькополно отождествиться с нами, что опытно пережил полное, убийственное, мертвящеебезбожие и умер— потому что разделил с нами нашу обезбоженность,отсутствие Бога.Если это так, то мы можем понять, что Его страдания на кресте, Его смерть немогут быть измерены болью, которую Он испытал, и тем, что Он умер. Мера Егостраданий— в том, что Он не мог пройти через гефсиманские муки, черезужас Страстной недели, иначе как облекшись в нашу обезбоженность, отождествивСебя с нами в нашей оставленности. Вот мера Божией солидарности, и это, ядумаю, должно показать нам: что бы мы ни претерпевали, Его страдания большенаших— Он страдает в нас, из-за нас и с нами. А раз так, то мы можемвытерпеть гораздо больше, чем обычно терпим.Так что будем просто смотреть в лицо жизни со всем мужеством и всейрешимостью, на которые мы способны, больше, чем мы способны, со всейвозможной нам открытостью. Будем принимать мелкие и большие страдания допредела своих сил, чтобы отучиться от рабского страха перед тревогой и болью,который разрушает нас. Воспримем из душевной и физической боли, из причастности