- Ответьте на вопрос, но искренно, мне одному, только мне: если б кто простил вас за это (Тихон указал на листки), и не то чтоб из тех, кого вы уважаете или боитесь, а незнакомец, человек, которого вы никогда не узнаете, молча, про себя читая вашу страшную исповедь, легче ли бы вам было от этой мысли или всё равно?

- Легче, - ответил Ставрогин вполголоса, опуская глаза. Если бы вы меня простили, мне было бы гораздо легче, - прибавил он неожиданно и полушепотом.

- С тем, чтоб и вы меня также, - проникнутым голосом промолвил Тихон.

- За что? что вы мне сделали? Ах, да, это монастырская формула?

- За вольная и невольная. Согрешив, каждый человек уже против всех согрешил и каждый человек хоть чем-нибудь в чужом грехе виноват. Греха единичного нет. Я же грешник великий, и, может быть, более вашего.

- Я вам всю правду скажу: я желаю, чтобы вы меня простили, вместе с вами другой, третий, но все - все пусть лучше ненавидят. Но для того желаю, чтобы со смирением перенести...

- А всеобщего сожаления о вас вы не могли бы с тем же смирением перенести?

- Может быть, и не мог бы. Вы очень тонко подхватываете. Но... зачем вы это делаете?- Чувствую степень вашей искренности и, конечно, много виноват, что не умею подходить к людям. Я всегда в этом чувствовал великий мой недостаток, - искренне и задушевно промолвил Тихон, смотря прямо в глаза Ставрогину.) - Я потому только, что мне страшно за вас, - прибавил он, - перед вами почти непроходимая бездна.- Что не выдержу? что не вынесу со смирением их ненависти?- Не одной лишь ненависти.- Чего же еще?- Их смеху, - как бы через силу и полушепотом вырвалось у Тихона.Ставрогин смутился; беспокойство выразилось в его лице.- Я это предчувствовал, - сказал он. - Стало быть, я показался вам очень комическим лицом по прочтении моего "документа", несмотря на всю трагедию? Не беспокойтесь, не конфузьтесь... я ведь и сам предчувствовал.- Ужас будет повсеместный и, конечно, более фальшивый, чем искренний. Люди боязливы лишь перед тем, что прямо угрожает личным их интересам. Я не про чистые души говорю: те ужаснутся и себя обвинят, но они незаметны будут. Смех же будет всеобщий.- И прибавьте замечание мыслителя, что в чужой беде всегда есть нечто нам приятное.- Справедливая мысль.- Однако же вы... вы-то сами... Я удивляюсь, как дурно вы думаете про людей, как гадливо, - с некоторым видом озлобления произнес Ставрогин.- А верите, я более по себе судя сказал, чем про людей! - воскликнул Тихон.- В самом деле? да неужто же есть в душе вашей хоть что-нибудь, что вас здесь веселит в моей беде?- Кто знает, может, и есть. О, может, и есть!- Довольно. Укажите же, чем именно я смешон в моей рукописи? Я знаю чем, но я хочу, чтоб указали вы вашим пальцем. И скажите поциничнее, скажите именно со всею тою искренностью, к которой вы способны. И еще повторю вам, что вы ужасный чудак.- Даже в форме самого великого покаяния сего заключается уже нечто смешное. О, не верьте тому, что не победите! - воскликнул он вдруг почти в восторге, - даже сия форма победит (указал он на листки), если только искренно примете заушение и заплевание. Всегда кончалось тем, что наипозорнейший крест становился великою славой и великою силой, если искренно было смирение подвига. Даже, может, при жизни вашей уже будете утешены!..- Итак, вы в одной форме, в слоге, находите смешное? - настаивал Ставрогин.- И в сущности. Некрасивость убьет, - прошептал Тихон, опуская глаза.- Что-с? некрасивость? чего некрасивость?- Преступления. Есть преступления поистине некрасивые. В преступлениях, каковы бы они ни были, чем более крови, чем более ужаса, тем они внушительнее, так сказать, картиннее; но есть преступления стыдные, позорные, мимо всякого ужаса, так сказать, даже слишком уж не изящные...