Решением англиканской церкви было установление контроля при помощи церковной цензуры и назначения дозволенного толкователя Библии в каждом приходе; за ним не слишком строго надзирали, но он должен был быть достаточно образованным и подготовленным для того, чтобы не удаляться слишком далеко от принятых норм. Роберт Саут в первые месяцы 1660 г. говорил юристам Линлольнс-инна: “Если бы в каждом приходе не было церковнослужителя, у вас вскоре появилась бы причина для увеличения числа полицейских”[1952]. Но слишком многие протестантские души ставили под вопрос дозволенное государством священство. Всеобъемлющий цензурный надзор, как показала практика, установить было невозможно. Устои, на которых покоилось вековое интеллектуальное здание, обвалились. Что займет их место?

Было открыто, что сама Библия являлась для всех величайшим идолом. Она не была опрокинута, как статуи Сталина в Восточной Европе: она все еще почиталась как священная реликвия, как боги классической Греции и Рима; но она потеряла свою политическую власть. Божественное право королей и божественное право духовенства на десятину перестали существовать вместе с этим библейским авторитетом. Это не означало, что короли перестали править или десятина собираться; это означало, что для защиты их следовало искать другие аргументы. И в течение долгого времени эти аргументы были открыты для рациональной критики. Короли как “Господние помазанники” были шуткой для “Викария из Брея”.

Споры о Библии имели решающее значение. Лоллардам они были запрещены; Генрих VIII сначала дозволил Библию на английском языке, а затем постарался, чтобы низшие классы ее не обсуждали. Эдвард VI зашел слишком далеко в одном направлении, Мария Кровавая — в другом. Елизавета попыталась помешать “пророчествам” и занятиям по обсуждению Библии после проповедей; архиепископы Уитгифт, Бэнкрофт и Лод — все хотели помешать развитию проповедничества. После прекращения контроля в 1640-х годах “проповедники-мастеровые” стали самозванными, принятыми народом председателями, которые вели новые дискуссии. Когда граф Лестер прочел Декларацию палаты общин против проповеди тех, кто не был рукоположен (31 декабря 1645 г.), он воскликнул, что “эта декларация делает опасным чтение Библии”, так как нет смысла в чтении Библии, если ее не толковать и не обсуждать[1953]. Сектантство после 1660 г. было настолько значительной силой, что англиканская церковь не могла уже вернуть себе монопольное положение. Следующим ее шагом было лицензирование нонконформистских священнослужителей, чтобы сохранить некоторый контроль и не допустить слишком большой демократии. Священнослужители, которые могли считаться ответственными за свою паству и контролировать ее, обеспечивали стабильность и непрерывность. Этому способствовали истощение нонконформистского движения после двух десятилетий конфликтов и тщетных попыток прийти к соглашению, нужда в консолидации в условиях гонений при Карле II и Якове II и признание того, что мир нельзя изменить усилиями даже самых беззаветных святых. Так пуритане отвергли политику и скатились к сектантству.

Один из выводов заключается в том, что Библия может служить любой социальной или политической цели. Библия и христианская религия развивались в течение веков и вобрали в себя много различных социальных интересов. В Библии можно найти семена всех ересей, и большинство их культивировалось и процветало во время революции. Славой этой революции, как заметил Милтон, была эта дискуссия, этот фермент: истина могла иметь не одну форму[1954] — в этом принцип сектантства, презрение к установленному авторитету, выказанный теми обыкновенными людьми, которые не могли, по бессмертному выражению Баниана, вместе с Понтием Пилатом говорить по-еврейски, по-гречески и по-латыни[1955]. Провал попытки помешать продолжавшейся средними и низшими классами дискуссии, о чем свидетельствовало выживание сектантства, был, может быть, столь же важен для подготовки интеллектуального климата для промышленной революции, сколь и политические изменения и свобода революционных десятилетий[1956].

Досадные вопросы о предопределении и свободе воли, крещении младенцев или взрослых, государственной церкви или независимых конгрегациях были все еще не решены, когда реставрация внезапно положила конец большинству дебатов. Надежда на то, что свободное обсуждение Библии вскоре приведет к соглашению по этим вопросам, оказалась несбыточной. Неудивительно, может быть, что роялист сэр Джон Денхэм думал, будто книгопечатание являлось “самым пагубным орудием дьявола”[1957]. Но в 1643 г. сторонник Лода Джон Джигон, эссекский пастор, также якобы говорил: “Жаль, что Библия была переведена на английский, ибо теперь каждая женщина и каждый попрошайка думают, что они способны вести диспуты с дипломированными богословами”[1958]. Несколько лет спустя скептический мирянин Маттиас Придоу спрашивал: “Разве изобретение книгопечатания и пороха принесло больше вреда, чем блага?”[1959] Сопоставление предлагало ответ. Распространение и обсуждение в народе Библии вело, как это ни странно, к уменьшению ее авторитета.

Было забавно, когда католик Патрик Кэри, брат Фолкленда, использовал аналогию с Библией, чтобы возразить против того, чтобы законы переводились на английский язык:

Наша церковь все еще процветала бы, Если бы святое писание всегда Держали вне досягаемости для мирян; Но когда его перевели, полуграмотным людям И даже женщинам тоже было позволено Толковать все тексты и проповедовать. И тогда — что за неразбериха поднялась! Сапожники начали презирать богословов, Так что те ничего уже не могли, Их священнослужители стали надо всем насмехаться; Проповедь стала считаться легким делом, Каждый мог делать его хорошо[1960]. Мы видели выше, как милленарийско-дисциплинарный пуританизм показал, что во многих отношениях он соответствует интересам приходской элиты, воспитывая йоменов и трудолюбивых ремесленников, которые хотели навязать порядок своим семьям и безземельным беднякам, а также возделывать огороженные пустоши. Он также оказался приемлемым для поселенцев среди американской дикой природы[1961] . Я подозреваю, что те, кто подчеркивает, что в 1642 г. люди на основании религиозных пристрастий выбирали, к какой стороне присоединиться в гражданской войне, не учитывают этого соответствия между идеологией и экономическими интересами. Как мудро отмечает Конрад Расселл, “говорить, что партии разделялись по религиозному признаку, — не то же самое, что сказать, что религия была причиной гражданской войны”[1962]. Активный милленарийский пуританизм подходил для экономической экспансии и колонизации лучше, чем традиционная религия. Антиклерикализм продемонстрировал, среди прочего, желание освободить совесть мирян. Когда милленарийский импульс сошел на нет, эта идеология превратилась в идеологию эгоистической и классовой выгоды, пользы, приукрашенной отдельными библейскими текстами. Со временем эти тексты стали значить все меньше и меньше, и явилась, как бабочка из куколки, подлинная английская идеология прагматического эмпиризма — наименее теоретическая из всех ведущих идеологий, потому что ее библейский базис был отвергнут. Эта идеология была сдобрена прописной мудростью, которая иногда принимала библейские формы, но чаще всего это было чисто крестьянское или ремесленное знание, извлеченное из практического опыта. Бэкон советовал английским интеллектуалам учиться у мастеровых; Спрэт восхвалял их ясный стиль письма в своей “Истории”, которая была санкционирована Королевским обществом, находящимся под покровительством главы англиканской церкви.Англичане гордились умением “как-то справляться”, “завоевать империю в приступе рассеянности”, “английским гением компромисса”. Эти явные недостатки, которыми мы похваляемся с фальшивым смирением, являются, вероятно, остатками кальвинистской уверенности в том, что Бог поможет своим избранным безотносительно к их достоинствам. Тот факт, что Англия стала на два с половиной столетия самой сильной державой мира в экономике и на море, позволило сохраниться этому отношению. Англичане более не были народом Книги, но они по-прежнему казались избранными; и Англия добилась явного успеха в судьбе США. Дар святого надувательства среди англосаксов позволяет им все еще верить, что их обращение с властью отличается от того, что делают низшие по происхождению, и приятнее. Это настолько является их второй натурой, что трудно определить в каждом конкретном случае, является ли их лицемерие сознательным или бессознательным.Мы рассматриваем гораздо более важный процесс, чем упадок приверженности к Библии. Антихрист после полутора веков, в которые он был центральной фигурой английской политики, потонул в пошлости, когда милленаризм был секуляризован[1963]. Ад также переживал упадок, и то же происходило с казнями за колдовство. Кальвинизм потерял свое господствующее положение, которое он долго занимал в английской интеллектуальной жизни, хотя и продолжал преуспевать в субкультуре сектантства. Провиденциальная история, Бог, разрабатывающий свои цели для человечества, уступили место более мирской истории, к которой Маккиавелли, Гоббс и Гаррингтон имели большее отношение, чем Библия. Проповедники всегда проклинают исключительное безбожие своих времен, но изощренный и трезвый Джон Оуэн думал, что “ни один век не сравним с тем, в котором мы живем”, по части атеизма, “этой мерзости, с которой наша часть мира была вообще незнакома до недавних времен”[1964]. И все же атеизм был все еще отношением, отрицанием, а не философией. Фрэнсис Осборн был одним из многих, кто доказывал его невозможность: ведь должна же быть первопричина всего[1965]. Граф Рочестер говорил Бёрнету, что он никогда не встречал абсолютного атеиста[1966]. До возникновения научной теории эволюции было действительно трудно постичь вселенную, не имевшую Создателя. Рантеры настаивали на вечности материи: но откуда появилась материя?Одним из неожиданных последствий поражения радикальной революции было то, что Дозволенная версия заменила Женевскую Библию: последнее издание Женевской Библии было опубликовано в 1644 г. За это, как я думаю, более всего были ответственны силы рынка. Как только прекратились возражения со стороны правительства против популярных изданий Библии, оказалось, что Дозволенную версию производить гораздо дешевле, чем Женевскую Библию с ее обильными примечаниями, иллюстрациями и другими аксессуарами. Попытка создать пересмотренное комментированное издание в 1650-х годах окончилась ничем. Упадок теологической политики, явившийся последствием победы парламента в гражданской войне, провал попытки достигнуть согласованных решений и увядание милленарийских надежд — все это способствовало потере женевскими примечаниями той актуальности, которую они имели до 1645 г.[1967] Антипуританский интеллектуальный климат, ставший респектабельным после 1660 г., привел к опорочению Женевской Библии, а также Псалтири Стернхолда и Хопкинса. Желание Якова I создать бесспорную Библию осуществилось на одно поколение и одну революцию позже публикации Дозволенной версии. Не в последний раз в английской истории “бесспорный” означало консервативный.20. Незавершенное дело