Оживут ли кости сии [сухие]?

Иез. 37.1-14

Дело в термине, предложенном для того, чтобы облегчить незнание причин, как лекари обычно называют странные воздействия растений и минералов “тайными способностями” не потому, что они не имеют причин, а потому что их причины неизвестны. И действительно, нет ничего в природе или событии, что не имело бы целой цепи причин, которые, хотя и неясны для нас, не могут быть таковыми для Бога, Кто является первопричиной всех вещей.

Samuel Butler, Characters and Passages from Note-Books, p. 300[1968]

Вы все, кто сбросил старых тиранов, посмотрите серьезно, что вам еще нужно сделать, и так, чтобы вы могли создать и поддержать равенство всех товаров и земель... а если вы не добьетесь этого, вы хуже, чем старые тираны, потому что вы претендуете на улучшения, а они нет.

[Anon.], Tyranipocrit, Discovered with his

wiles, wherewith he vanquisheth (Rotterdam, 1649)

(ed. A. Hopton, n.d.), p. 33Гражданская война семнадцатого века... никогда не была завершена.T.S. Eliot, Milton (1947) IОдно из моих давних убеждений, которое подтвердилось в процессе написания этой книги, — что мы обедняем наше понимание прошлого, если разбиваем его на мелкие кусочки, называемые “конституционная история”, “экономическая история”, “литературная история”, “политическая история” и т. п.; и не менее обедняем его, если разрешаем статистическим подсчетам демографов прятать человеческие жизни за недостоверными записями рождений, браков и смертей.Я помню, как был поражен, когда впервые прочел в нежном возрасте высказывание Т.С. Элиота об искусстве поэта. “Душа поэта... постоянно объединяет разнообразные впечатления. Обычный человек... влюбляется или читает Спинозу, и эти два переживания не имеют никакого отношения одно к другому, или к звукам пишущей машинки, или к запахам приготовляемой пищи; в душе поэта эти переживания всегда формируют новую целостность”[1969]. Не желая предъявлять слишком больших претензий к истории и еще меньше — отличать историков от “обыкновенных людей”, я думаю все же, что есть некая правота в заявлении Сиднея: “Лучший из историков — подданный поэта”[1970]. В письме своему брату Роберту в 1580 г. Сидней описывал искусство поэта словами, которые подходят к историку. “Поэт в изображении эффектов, движений, шепотов людей может быть признан правдивым, и все же тот, кто хорошо их замечает, найдет в них вкус поэтической жилки... ибо хотя они таковыми и не были, достаточно того, что они могли быть такими”[1971].Существуют аналогии между истолковательной задачей историка и описанием практики поэта, данным Сиднеем и Элиотом. Историк не должен останавливаться на поверхности событий; его интересы не должны быть ограничены государственными бумагами, парламентскими дебатами, актами и ордонансами, решениями судей и местных властей и еще меньше — битвами и любовными приключениями королей. Он должен "слушать" — осторожно и критически — баллады[1972], пьесы, памфлеты, газеты, трактаты, “шепоты людей”, шифрованные дневники и частную корреспонденцию членов парламента, духовные автобиографии — любой источник, который может помочь ему или ей получить ощущение того, как люди жили и каким образом их восприятия отличались от наших. Он или она должны попытаться понять, почему даже самый демократический из реформаторов XVII в. явно никогда не думал о том, чтобы позволить участвовать в политической или профессиональной жизни страны 50 процентам ее населения — женщинам. Да женщины, как видно, и не просили о таких вещах. Историк должен слушать алхимиков и астрологов не менее, чем епископов, требования лондонских толп; и он или она должны попытаться понять мотивацию мятежников, был ли на них ярлык антикатолических мятежников, или антиогораживателей, или просто мятежников, требовавших пищи. Значительная часть работы здесь была уже проделана, и не последнюю роль сыграли историки литературы и литературные критики, еще не включенные в главный поток исторической науки.