11. Когда сказал это блаженный Кириак, Юлиан повелел бросить огонь в яму и сжечь животных, а праведника, извлекши, снова пытался допрашивать. Начальник же песнопений, по имени Едалом, сказал: «О царь, ты исполнился великого безумия, желая убить сего мужа. Тебе должно было, как человеку, подумать, что даже из богов никто не мог сотворить таких чудес. Посмотри, скольким подвергся он мучениям, и ты не смог изменить мужества терпения его. Воистину велик Бог христианский». Тогда тиран, узнав, что и он уверовал от души, повелел обезглавить его; и Едалом радостно ушел на место, говоря: «Боже Кириаков, приими в мире душу мою». И сказав сие, протянул шею и так скончался от меча.

12. И снова говорит Юлиан Кириаку епископу: «Отрекись от Христа твоего, и отпущу тебя». Кириак сказал: «О сердце кривое и ум угасший, как могу я отречься от даровавшего мне такие милости?» После сих слов его тиран повелел разжечь котел елея. Когда же котел был разжен так, что окружающие не могли выносить кипения, он повелевает ввергнуть его. Праведник, войдя в котел, говорит предстоящим: «Отступите отсюда, дети мои, чтобы кто‑нибудь из вас не был облит». Тогда праведник, простерши руки к небу, говорил: «Господи Иисусе Христе, очистивший Иордан и умудривший духом силы предтечу Твоего Иоанна, даровавший мне баню нетления в воде живой; ныне же, Господи мой Иисусе Христе, [192] я окрещен в елее. Мне остается третье, — мученическая кончина кровью от меча, чего и ожидаю долгое время». Тогда разгневанный тиран повелел поразить его в грудь длинным копьем; он же, пронзенный, испустил глас, призвав благодетеля своего Христа и прося скорее освободиться из сей неправедной жизни и от злобы тирана. И так, подвизавшись подвигом добрым, был вознесен во славе в день субботний, в час восьмой, месяца Октября 22–го, в царствование Господа нашего Иисуса Христа. Честные тела их по достоинству мученичества погребли братья, уверовавшие в Господа. Совершая память их, да будем мы удостоены той же части во Христе Иисусе Господе нашем, Ему же слава во веки. Аминь.

XI. НИКОЛАЯ КАВАСИЛЫ.

ПОХВАЛА

святому преподобномученику

АНДРЕЮ НОВОМУ,

совершившему течение мученичества в Иерусалиме.

Пер. В. В. Латышева.Я, любя тебя (как ты сказал бы?), мученик Христов Андрей, и наипаче и любя всегда и почитая твои подвиги (как ты думаешь?), решил заняться и твоими похвалами и обратиться к речам о тебе, с одной стороны воздавая, чем могу, сию любовь мою к тебе, с другой желая и угодить принадлежащим к твоему лику и стремящимся к твоим похвалам и твоим чудесам. Далее и потому, что очень странно, если ты, имея такую славу среди нас, во всякой нужде нашей являясь нам вовремя и простирая спасающую руку, не получишь от нас, взамен сих величайших благодеяний, того, что нам посильно. Такова наша речь и таковы ее причины; ты же, божественная и святая глава, подай нам и в прочем счастье и благодать и помоги в настоящей речи; ибо невозможно, невозможно, даже если бы, по словам поэта (Ом. Ил. II, 489), «десять имел языков я и десять гортаней», с[194] легкостью произнести речи о тебе, если ты, величайший из людей, не поможешь в этих речах. Ибо дело не в том, что одно из твоих деяний служит для похвалы, а другое нет, или одно более, а другое менее, так что вследствие этого восхваление менее затруднительно; но ты как бы стал в некую необходимость иметь блаженство, идущее чрез все деяния и как бы уделенное всем твоим, так что все твои подвиги превосходят всякое вероятие, тебе исключительно приличествуют и превосходят всякую меру похвал.2. Так он во всем побеждает. Ибо разве он не таков, каким мы все его знаем, и тем, что он себя прекрасно пред всеми…И, чтобы опустить все прочее, что относится к отечеству, предкам и народам (ибо если бы можно было вкратце помянуть о том, что находится некоторым образом и пред глазами и относится к настоящей речи, я возлюбил бы помянуть и виновников появления его в жизнь), кто не изумился бы богатству, славе и благородству происхождения, возбуждающим соревнование не меньше, если не больше соревнования в этом? И (стремление) к добродетели и честным нравам о [195] Господе… ибо для них и слава, и богатство, и счастливая судьба казались достойными некоторого внимания не для того, чтобы возвышаться над низшими и над уступающею им частью, а для того, чтобы простирать руку несчастным и по мере возможности облегчать и утешать их в затруднениях, преломлять хлеб алчущим, жалеть нищего по псалмопевцу (Притчей XXII, 9) и отсюда делать себе должником Бога всяческих. Обладая таким образом добродетелью и честными нравами, он по необходимости встречал и то, что Бог был всегда милостив к нему, что он испытывал все лучшее в жизни и во всем причислялся к блаженствующим. Итак, им довелось настолько быть счастливыми в своих потомках и иметь их соответствующими всем благам, которые они имели. О них можно было бы сказать, что они стали родителями такого дитяти, какого я никогда еще не видал, так что они во всех возбуждали удивление за удачу во всех благах и не меньшее удивление из‑за дитяти.3. Однако, что я говорю? На их долю выпало ради дитяти столько похвал, что, будучи искони удивительными и как представляясь всем, так и будучи на деле самыми лучшими, они явились отсюда гораздо более удивительными и получили большую похвалу. Ибо Андрей не знал пустой славы, подобно другим, не возлюбил неверного и беглого богатства и не обращал никакого внимания на другое, что, как он знал, удаляет от Бога прилепившихся; он в течение всей жизни обращал свой ум только к тому, что, как он знал, делает успевающих общниками дел Олимпийских и побуждает [196] предстоять пред Богом и соревновать невещественному и небесному. Но это еще не все: то, в чем он преуспевал тотчас от первого, так сказать, волоса и от самых начал, какому должно приписать чуду? Он тотчас уступил другим все остальное, чем приличествует утешаться в детстве; достойным внимания он считал только то, что особенно свойственно характеру человека и угодно Богу и что одно ведет к добродетели и благоприличию нрава; он, по словам поэта (Ом. Ил. XIII, 431), всем являлся превыше всех сверстников и даже превыше самого себя; одних он сразу превосходил во всем, а с бывшими уже при конце жизни и много потрудившимися в добродетели соревновал о равенстве, коротко говоря, предлежал примером и образом всего прекрасного, убеждал взиравших на него, как на первообраз добродетели, хорошо устраивать свои дела, гармониею характера всех приводил в изумление и удивление и убеждал считать добродетель драгоценною и, по словам Платона (Ср. Плат. Зак. 5, р. 728 А), ставить ее выше золота, находящегося на земле и под землею.