Даже свет провели – в сумерках мне не мрачно,

и ровно горит огонь, и вода прозрачна –

столько жертвуют на меня и тратят.

Ели распахнутые стоят, карауля мою дорогу.

И такого богатства, пока не приду я к Богу,

аж до смерти – с лихвою хватит.

Сценарий

Я люблю эту пристанционную жизнь, предутренние эти морозы

в захолустье заштатном, в российской глуши вековой,

где, как птицы ночные, надсадно кричат паровозы

и в фуражке замерзшей обходчик идет путевой.

Я сценарий хочу написать о писателе. Вот сюда-то

я его и отправлю, покину в глубоком снегу,

чтобы он растерялся, оглядывался виновато

между сосен гудящих, у озера на берегу.

Пусть наймется к лесничему, ходит по лесу дозором;

пусть псаломщиком станет, в расшитом поет стихаре;

снимет угол у бабки – с крутым кипятком, с разговором,–

пусть ей воду таскает и колет дрова на дворе.

И пока я жду поезда на перегоне холодном,

все ищу, как бы высказать, выразить словом простым

то, что все-таки можно в России писателю жить, можно жить и остаться свободным

под покровом небесным, под куполом под золотым!

***

Потемки, ночь: душа чужая.

Мерцанье. Морок. Бездорожье.

Она идет, опережая

Благую весть и Царство Божье.

Заденет, тронет – ан все мимо

скользнула, ранив больно, страшно.

И вновь с ладоней серафима

рассеянно вкушает брашно.

А то – на свет, на звук и шорох

летит, мечтая взять с поличным,

мешая свой подмокший порох