Великим постом

Сколько раз думалось: постоять бы Великим постом в Лавре! И вот дал Бог такую возможность. Стоим, слушаем. В потоке знакомых, но неуловимых из-за обилия псаломских сравнений, обращений к своей душе и к Богу выделяем, естественно, молитву преподобного Ефрема Сирина. Хорошо, что Церковь ее как бы воздвигла на высоту. Хочешь — не хочешь, а не заметить ее невозможно. И не поклониться, когда весь храм вместе со служащим священником кланяется, тоже невозможно. Можно, правда, делать это механически, как гимнастику. Но Церковь от этого отгородилась повторением ее, заставляя вдумываться в слова, проникаться их духом. Оказывается, со временем эти слова могут стать своей молитвой о даровании прощения за то, что допустили над душой власть духа праздности, уныния, любоначалия и празднословия. Прощенная душа требует помощи Бо-жией, чтобы преодолеть засилье старых греховных привычек и немощи души своей и стяжать противоположное: дух целомудрия, смиренномудрия, терпения и любви. Сочетание это — видеть, знать свои грехи и не осуждать других — стоит всех поклонов! И то, что они кладутся в дорогих стенах, среди тех, кто пришел и приехал сюда только с жаждой помолиться от души, делает это время особенным, достойным такой благодарности, на которую не хватает слов. Да что слова! Жизнью надо отзываться, но у меня с этим плохо... Всю жизнь плохо... Совсем можно было бы загрустить, но вспоминаются недавно прочитанные у митрополита Антония Сурожского слова о величии образа Божия в человеке. Им почтен каждый, и нет исключения ни для кого. Это сознание должно поднимать человека из тины расслабления и привычного недоверия к своим возможностям, поднимать из чувства благодарности Творцу и ответственности передНим...

Знакомые псалмы, стихиры, тропари вместе со звучанием братского хора создают ощущение полной изолированности от мира, оставшегося за стенами обители. Кажется, как не раз было прежде, что ничего другого на свете не надо, кроме, конечно, одного — дара молитвы! Хочется в такое время вспомнить всех, ближних и дальних, кто душой стремится в храм, но обстоятельствами прикован к рабочему месту, или к одру болезни, или связан чем-то другим... Хочется, чтобы им было от этого воспоминания хоть чуточку легче. Как хорошо, когда в храме слышно все, что читают. Четко, ясно, спокойно читают, не как иногда бубнят что-то бессмысленное, сливающееся в одно нудное та-та-та-та... от которого скорее хочется уйти, отделаться, забыть. Какое все-таки это богатство — Церковь. Чуть мысленно отвлечешься — выходит служащий священник, и все кланяются с молитвой. Наконец вышел один из братии петь «Да исправится молитва моя... »LXII. Как хочется, чтобы молитва исправилась, вернее — душа в молитве исправилась. Вся эта песнь, весь ее пафос — о жажде изменения к лучшему в молитве, о надежде: это возможно. Когда поют о жертве вечерней, мне кажется, что это о тех, кто только к вечеру своих дней, на закате жизни может так горячо желать, чтобы его молитва уподобилась кадилу в храме, фимиам которого возносится к Богу. В мелодии и грусть (оттого что в жизни все далеко не так), и светлый порыв ввысь (ведь жизнь в Боге бесконечна!). Такая хорошая служба и так быстро кончается (хотя, пока она шла, пробежали часы)! А когда пели: «се бо входит Царь Славы», мурашки забегали от ширящейся, нарастающей мелодии... Еще немного, совсем чуть-чуть, и призыв: «Вкусите и видите...». Собственно, видеть вроде бы и нечего, но здесь имеется в виду то, что можно охватить лишь внутренним зрением: «яко благ Господь».

Всегда жаль, что это неоценимое богатство, которое предлагает Церковь,—великопостные богослужения— так мало известно и мало кому доступно. При всем своем желании ни учащиеся, ни работающие не попадут на литургию Преждеосвященных Даров. Не раз получалось, что за весь Великий пост не удавалось ни разу услышать великопостные песнопения Преждеосвященной литургии, если только не попадало 8 марта на среду или пятницу или если не давали больничный, когда хорошо простудишься. Чтобы все-таки не остаться совсем без таких служб, иметь о них хоть какое-то понятие, некоторые, знаю, просили отпуск на Страстную и Пасхальную седмицы. И это то ли дадут, то ли нет — как еще начальство посмотрит. И прочитать о посте не общие слова, а именно о великопостной службе почти негде (позже появилась книга отца Александра Шмемана «Великий пост»LXIII, хоть как-то восполняющая этот недостаток). Поэтому действительно светлое, весеннее чувство и восприятие Великого поста — удел очень немногих счастливцев. Не случайно для этого нужно время: время стояния в храме (а это часы!), время для поклонов, время для вслушивания в чтение псалмов, время для многократного повторения: «Господи, помилуй!». Наши ритмы, наша вечная спешка совсем не совпадает с ритмом церковной жизни. Только в отпуске, решившись отказаться от всех своих житейских забот на это время (если еще позволят обстоятельства), можно постепенно остыть от того напряжения, в которое погружены все работающие. Стоять, вслушиваться, никуда не рваться и не спешить — это и благо (если есть возможность), и труд. Обязательный внутренний труд самопринуждения, собранности, трезвения. Аза благо, за возможность эту, надо благодарить от всей души.

Ночь прошла, а день приблизился20. Во всех отношениях.

Чин Торжества Православия

Впервые о его существовании узнать пришлось совершенно случайно: в Трапезной церкви было очень много народа, тьма-тьмущая причастников, и мы решили пойти в Покровский храм МДА. Там еще до начала литургии совершал Чин Торжества Православия владыка ВладимирLXIV, ректор МДА. Мы застали конец, но заинтересовались существованием неведомого пока Чина. Узнали, как он называется, когда совершается, и на будущее время всегда спешили в этот храм на такой редкостный Чин. После владыки Владимира его стали совершать не до, а после литургии. Странно, но тогда и много позже сведения о нем как-то растворяются, смазываются... Почему? Казалось бы, Чин-то Торжества Православия. Когда мы стали особенно внимательно к нему прислушиваться, то в сознании четко определились, пожалуй, две стороны этого торжества: торжество иконопочитания и торжество в память всех, во благо веры православной и Церкви потрудившихся. Всё вместе, «нераздельно и неслиянно» составило этот Чин. В Покровском храме он звучал неподражаемо выразительно. Кто бы ни стоял на кафедре или у высоких аналоев, обращенных к нам, «торжество» захватывало дух. Обычно, конечно, говорили «слово», которое почему-то не производило впечатления. Пришлось искать все, что можно о Чине, чтобы знать побольше, чтобы понять смысл его установления и закрепления именно в первое воскресенье Великого поста. На помощь пришли книги, рассказавшие о восстановлении иконопочитания на VII Вселенском Соборе в 842 году. Это событие произошло в первую Неделю святой ЧетыредесятницыLXV. И до сих пор в память этого из алтаря храма выносят иконы Спасителя и Богоматери, кладут на аналой, и после обычного начала чтец читает 74-й псалом: Исповемся Тебе, Боже. Диакон произносит Великую ектению, в которой мы слышим возносящуюся от лица всей Церкви мольбу ко Господу, чтобы Он призрел на Святую Свою Церковь, сохранил ее «невредиму и непреобориму от ересей и суеверий», присоединил к ней отпавших от нее, а верных укрепил. «Бог Господь...» предваряет чтение Апостола21, в котором апостол Павел убеждает христиан блюстись от творящих распри и раздоры. В Евангелии22 утверждается власть Церкви решить и вязать здесь, а главное — там... Церковь! Ее торжество — это Господь, это Богоматерь, это святые. Ее забота—это мы, ее боль — это отпавшие, потерявшие верные ориентиры. И потому в следующей, сугубой, ектении мы просим Господа обратить заблуждающихся, прекратить всякую ненависть, вражду, всякое беззаконие, утвердить в сердцах любовь. Так хорошо звучит мольба об укреплении нашей веры, а пастырям испрашивается ревность, неверным — обращение, всей нашей жизни — «растворение духом евангельским». Самый голосистый из диаконов провозглашает: «Кто Бог велий...». Обычно здесь два диакона поднимаются на ступеньку у двух высоких аналоев и попеременно читают «Верую» и по окончании во всю мощь голоса и легких речитативом: «сия вера апостольская, сия вера отеческая, сия вера православная, сия ве-е-ра вселенную у-твер-ди...». Голоса диаконов приземляются, и мы слышим общее одобрение от лица Церкви тех, кто словом, писанием и жизнью утверждал православие. Вспоминаются убитые на поле брани за веру и отечество и скончавшиеся в «истинной вере и благочестии». Всем им поется «Вечная память», но так, как нигде еще нам не приходилось слышать: быстро и даже весело, если возможно такое вообще...LXVI И воспринимается это легко и светло. Очень хорошо, что не обычным, погребальным, напевом сопровождается эта «Вечная память». Потом вспоминают и тех, кто трудится для утверждения на земле православия, начиная с Патриарха. Здесь, конечно, звучит многолетие. Заканчивается этот недолгий, но очень емкий по содержанию Чин гимном святителя Амвросия МедиоланскогоLXVII. После узнаем, что этот Чин составлен Патриархом МефодиемLXVIII, что раньше он включал еще и грозные анафематствованияLXIX. Сейчас все сглажено, все прилично, ни одним словом почти никто не обмолвится о том, за что же человек может быть отлучен от Церкви. Из различных воспоминаний (например, В. А. Никифорова-Волгина)LXX может сложиться убеждение, что отлучали государственных преступников вроде Стеньки Разина или Емельяна Пугачева... Но только ли об этом заботилась Церковь? Было бы нелишне напомнить нам хотя бы в «слове», за что Церковь отделяет, лишает своего общения. Это не праздное любопытство, это же касается основ веры! Оказывается, есть десять пунктов, которые объединяют всех подпадающих отлучению. Вот они:

1. Отрицающие бытие Божие и Промысл Его.

2. Отрицающие равночестность Лиц Святой Троицы.

3. Отвергающие необходимость пришествия в мир Спасителя, Его страдания, смерть для спасения всех.

4. Не принимающие евангельскую проповедь.

5. Отвергающие приснодевство Пресвятой Богородицы.