Опять поет хор: «Достойно есть величати Тя» и другие похвалы. Чем больше вдумываешься в эти слова, тем больший разрыв ощущаешь с тем, что видишь в себе. Надо и к этому готовиться, к тому, чтобы эти слова стали словами собственной души. Для этого был дан Великий пост. И все великопостные службы могли бы приготовить нас к этому служению, если бы заранее об этом подумать. Теперь некогда о себе думать, надо о Том, Кому вот сейчас предстоим в храме. Глухая ночь за стенами, темно и тихо, дождь, кажется, кончился. У всех в руках огоньки, и над притихшей толпой плывут божественные звуки. Звуки хвалы! Кончается вторая статья обращением к Богоматери: «утоли (избавь, останови) церковныя соблазны и подаждь мир, яко Благая». Теперь соблазны, исходящие от церковных людей, от обманщиков, притворщиков, для многих почти непреодолимое препятствие. Внутри Церкви, в ограде Церкви... везде они мешают немощным и слабым увидеть свет Христов. А мы... не из того ли числа? Дай Бог мир душам, мир между собой, мир всем...

И третья статья кончается обращением ко Святой Троице: «помилуй мир». Если бы дал Господь в эту ночь вдруг ощутить, что не о себе стоит заботиться, всех вдруг пожалеть и друг о друге помолиться, и простить всем, и забыть горечь обид, то это и было бы тем, о чем просим в конце всех похвал. «Видети Твоего Сына воскресение, Дево, сподоби Твоя рабы».

Пока поют воскресные (уже воскресные!) тропари по непорочных 5-го гласа, отец наместник идет кадить храм.

Малой ектенией заканчивается пред стояние Плащанице собравшегося духовенства. Оно уходит в алтарь. Молящиеся гасят свечи. Тонкие сизые струйки поднимаются вверх и тут же тают. Читают 50-й псалом, и сразу же такие знакомые, всегда волнующие звуки и слова мудрой КассииXCII, дошедшие, слава Богу, до нас: «Волноюморскою...».

Вслушиваясь, вспоминаю, как когда-то мы говорили: почему здесь упоминаются отроки и отроковицы? Задумываемся ли мы над красотой сравнений, исторических аналогий, не говоря о форме, поэтическом выражении этих сравнений? Раньше все схватывалось скорее чувством, без размышлений, оценок. Только с годами приходило удивление красоте, которую нам предлагает Церковь. Славянское слово «доброта» обычно переводят как красота, но оно мне кажется более емким. Если вернемся к «отрокам» — то это потомки тех, кого Бог спас от фараона, покрыв его «волною морскою». Эти «отроцы» теперь, во времена Спасителя, покрывают землей (погребают) Того, Кто когда-то спас от плена их отцов. Но мы, уверовавшие в пришествие Сына Божия, поем Ему, как тогда (когда спаслись от фараона) пели девы («отроковицы»): «Славно бо прославися». Ирмосы этого канона естественно уводят в далекие века и дальние страны, приближая образ творческой натуры — «жены некия Кассии», а сам канон напоминает предреволюционный Арбат и отца Иосифа в храме Николы Явленного. Об этом постарался поведать нам его сын — Сергей Иосифович Фудель, своими воспоминаниями разобрав временную преграду. И вообще в эту тихую ночь, когда мы можем стоять в Лавре, когда в душе полное довольство тем, что мы здесь, что ничего другого не надо, не хочется... вспоминаются одновременно многие люди. И те, кто хотел бы быть здесь и не может, и те, кто здесь, но не знает, мимо чего проходит, и те, кто уже там вспоминает нашу землю, продолжая ее любить. В какой-то миг, пусть на мгновение, Господь может коснуться и самой замотанной, уставшей, очерствевшей души и дать ей ощутить, что жизнь души — в любви ко всем. Это давно замечено святыми всех веков, но очень мало известно нам — христианам больше по имени. Из всех ирмосов мне более всего нравится пятый, где трепетная уверенность «ветхозаветного евангелиста» — пророка Исаии звучит в словах: «воскреснут мертвии, и востанут сущии во гробех, и вси земнороднии возрадуются!».

Внимание скользит по знакомым образам, останавливаясь над тем, о чем позже хотелось бы подумать. Нет, мало отдаваться течению мелодии, уносящей от привычных забот и тревог. Надо готовиться серьезнее и внимательнее к тому, что предстоит услышать. Иначе как осмыслить довольно трудный текст: «приглашаше же кустодии, хранящии суетная и ложная, милость сию оставили есте»XCIII. Только что речь шла об Ионе, который был прообразом Христа, и мостик к «милости», оставленной стражей (кустодией), надо строить заранее. Конечно же, это обращение к воинам, поставленным ко Гробу Христа теми, кто хранит «суетная и ложная», то есть свои мнения, из-за которых они оставили, прошли мимо Милости, явленной миру Богом Отцом в Лице Христа.

Слышим очень хорошее, вселяющее светлую надежду слово: «Царствует ад, но не вечнует (не всегда) над родом человеческим»XCIV.

Да, ад царствует. Мы это чувствуем все сильнее и сильнее, и только вера (умножь ее, Господи!) может сохранить от отчаяния, уныния, окамененного нечувствия. Наконец: «Не рыдай Мене, Мати…».

В сознании встает образ, написанный на эти слова в Сербии. У нас такие иконы, к сожалению, мало кому известны. Обратить внимание на них помог отец Киприан (Керн)XCV. И содержание ирмосов, и сама эта икона, и вся служба будят в душе чувство благодарности Богу и людям, которые старались помочь уразуметь смысл. Но главное, здесь входит в ткань размышлений как бы живой голос Христа, обращенный к Матери. Голос сострадания, сыновнего утешения. Для большинства скорбящих матерей земли — надежда на понимание и сочувствие, а для сыновей — вечный пример сыновней признательности и ответственной любви к матери.

И уже — «Свят Господь Бог наш!». Пока поют стихиры, в алтаре движение: выносят фонарь, хоругви. Народ спешит к дверям. Собирается крестный ход. Выходить из храма еще рано. Поют воскресный Богородичен — «Преблагословенна еси, Богородице Дево», духовенство выходит из алтаря к Плащанице, и здесь отец наместник произносит: «Слава Тебе, показавшему нам Свет!». К этому моменту с обеих сторон клиросов уже спустились ребята (клиросы высоко их возносят), вытянулись почти до самых дверей с двух сторон, оставив в середине свободный проход для духовенства с Плащаницей, и поют Великое славословие. Отец наместник с отцом Владимиром кадят три раза Плащаницу, весь хор поет Трисвятое, служащие кладут три земных поклона, поднимают Плащаницу и несут, а отец наместник идет под ней с Евангелием. Медленное «Святый Боже…» удаляется вместе со всеми, поющими и не поющими, служащими и не участвующими в службе. Все стоящие в храме потянулись на выход. Народу не так много, и потому особой толкучки, как раньше, нет. Мы пропускаем особенно ретивых и выходим, не намереваясь идти в толпе. Обычно мы проходим вперед, останавливаемся против братского входа. В этот раз не успели. Только мы вышли — уже показались хоругвеносцы, за ними хор и духовенство. Всех их было так много, что хватило почти на все гульбище (по периметру). Среди ночной тьмы мощные молодые голоса несли миру: «Святый Боже...». Гасли свечи от ветра. Ребята шли и шли нескончаемой темной лентой. Как огонек свечки вдруг вспыхнет в душе теплое чувство, если кто-то из них чуть заметно поклонится. Редко это бывает, а ведь нет в этом ни греха, ни унижения. Крестный ход возвращается в храм. Уже слышно, как поют «Благообразный Иосиф…». Сейчас выйдет отец Владимир после воскресного прокимна «Воскресни, Господи, помози нам…» читать пророка Иезекииля38. Поле, как на картине Верещагина, усеянное человеческими костями. Оживут ли кости сия? И такой простой, мудрый ответ, на который способен только пророк: Господи Боже, Ты веси сия! Обещание Духа — обещание жизни. И не просто жизни, способной знать Бога. Мы больше знаем о ней по Евангелию, здесь — еще Ветхий Завет. Жить во всей глубине и красоте можно лишь в Боге и Богом, но как трудно до этого дойти всем нам! Отрывок этот из 37-й главы пророчества еще ярче оттеняет космический характер происходящего. Параллельно неизмеримой высоте его (почему она и не улавливается подчас) вьется чуть заметная память о собственной малости. И вот ее подхватывает Церковь и возносит воскресным прокимном: «Воскресни, Господи Боже мой... не забуди убогих Твоих до конца». Убожество это вызвано, как подсказывает Апостол39 тут же читаемый, злобой и лукавством, от которых он зовет очиститься. Чистота и истина могут привести к пониманию того, как изменил Господь, как возвысил, как просветил всякую душу, Его принявшую. А если ничего не чувствуешь? Если слова проходят стороной и не хочется притворяться, убеждать себя, будто что-то с тобой происходит, — тогда как? Тогда честно сказать себе: «Мы еще не до крови подвизались»40. Тогда просить умножения веры себе, благодарить за то, что есть к Кому обратиться и... не сосредотачиваться на своих ощущениях.

В храме уже поют пасхальные стихи «Да воскреснет Бог…» и торжественное троекратное «Аллилуиа!». Когда-то мне удалось у отца Александра ШмеманаXCVI прочитать, что «аллилуиа» — непереводимое слово-символ. Символ нашего предстояния Богу, нашего внимания — благоговейного и трепетного, нашего благодарения, не передаваемого словами. Еще мелодией его передать можно. Но для мелодии нужны какие-то звуки, как форма. Мелодия эта может литься часами. Когда понимаешь, что современное звучание «Аллилуиа» — лишь отголосок того древнего духовного устремления, какого у нас нет, то уже не кажется бессмысленным повторение этого вечного слова, вошедшего во все языки христианских народов.

Совсем краткое Евангелие41 — об обращении архиереев к Пилату с просьбой установить воинскую стражу у входа в погребальную пещеру — заканчивает утреню.

Ектения, отпуст. Все прикладываются к Плащанице, пока поют «Приидите, ублажим Иосифа...». Почему-то эта печальная мелодия растворяет очень существенное: «но в радость Воскресения Твоего плачь преложи». Если бы поющие вникли в эти слова, то непременно выделили бы их. Поклонившись «страстям и святому Воскресению», уже такому близкому по времени, выходим из Лавры. Дождь перестал. На деревьях дрожат его капли. Серо, холодновато, но, слава Богу, у нас есть возможность немного отдохнуть, чтобы через два-три часа идти к самой любимой, неповторимой литургии Великой Субботы.

Совсем белым днем мы идем в Лавру. На пути нас встречает звон. Кажется он вечным и хочется, чтобы он был всегда, чтобы всегда спешили к этой службе все, кому она дорога, чтобы о ней узнавали и те, кому о ней пока некогда думать и не от кого узнать. Спешим к началу. Не хочется пропускать ни слова. Часы читают справа от Плащаницы. Вечерня соединяется с литургией. Прозвучал возглас: «Благословенно Царство…», псалом 103-й, Великая ектения.