Ушли певцы за наместником, вышел отец Владимир читать Евангелие62. В вечер субботний... И почти тут же, как вздох: «Да молчит всякая плоть человеча...». Есть такие песнопения, которые навсегда связаны в памяти с единственной мелодией, другой не хочется. И вот теперь эта медленная, тихая и очень сосредоточенная мелодия ведет к Тому, Кто пришел «заклатися и датися в снедь верным». Молчанию, даже самому обыкновенному, надо еще учиться, а тем более — глубинному безмолвию, о котором мы почти не имеем понятия. В этот день надо особенно стараться молчать.

Длинная вереница служащих медленно выходит на амвон, спускается и опять поднимается на ступеньки, чтобы безмолвно поклониться Плащанице. В этот момент хочется вспомнить всех, кто рад был бы стоять здесь, но не может по болезни или другим обстоятельствам.

Литургия Василия Великого кончается. Честно говоря, хотелось бы совсем никаких «слов» не слушать, но не получается. Жаль, что не умеем мы готовиться к Пасхе. Не к разговению, а к празднику. В быту внимание рассеивается на пустяки, и потому из-за суетности многое — и часто самое существенное — теряется. В храме об этом, как правило, не говорят. Интересно: в древности в этот день уже не выходили из храма. Келарь давал каждому по куску хлеба, шесть штук фиников или смокв (теперь мы это знаем как инжир) и кружке кисловатого вина, по крепости равного нашему квасу.

Если всю Страстную Седмицу бывать в храме, стараясь внимательно вслушиваться во все службы, то вместе с ночной пасхальной заутреней и литургией можно ощутить полноту торжества. Если что-то пропустить, Пасха так уже не воспринимается. Конечно, может Бог дать радость великого праздника и независимо от усердия, как чаще бывало в детстве, но это скорее исключение, чем правило. Правило — труд постоянный, усердный, внимательный. Труд и понуждение себя на молитву. А пасхальное торжество — награда за труд. В какой мере проникает в душу эта радость — это как Бог даст. Хоть в какой-то мере, да даст по милости Своей.

Немного передохнув, идем опять в Лавру. Странной пустотой встречает она. Это очень беспокоит. Может быть, электрички мудрят?

В Трапезной церкви чернеют отдельные фигуры, в Успенском кто-то читает Деяния так, что сомневаешься: сам-то он слышит ли, что читает? Ни слова не понять. Идем в Покровский храм. Странно, но факт: читают не Деяния, а Послания. Храм почти пуст. Усаживаемся поближе к окошку. В углах копошатся старушки. Еще стоят аналои. Несколько священников терпеливо слушают каждого, кто подошел. Говори сколько надо. Слава Богу, здесь причащение в Святую ночь не рассматривается как чуждое восприятию праздника. Пробило десять часов. Ушли священники. В храме почти так же пусто. Около одиннадцати часов в Лавру повалил народ. В окно видно, как черные ручейки разливаются по всей территории, люди спешат туда, где кому по душе. Да, отменили несколько электричек.

Храм сразу заполнился. В такой праздник храмы, соборы, обители должны быть полными. Мы миром Господу молимся. И пусть мы не знаем друг друга, но важно чувствовать, что сейчас нас собрала Пасха и объединила любовь к Лавре преподобного Сергия. Не раз замечено, что основная масса богомольцев — приезжие. Вот и ребята засверкали белыми рубашками: это пробирается наверх хор. Выходят на амвон священники, читают канон. Какие здесь ирмосы, тропари!..

Неподготовленному вниманию трудно все охватить. Не случайно сказал поэт:

Мы в небе скоро устаем,—

И не дано ничтожной пыли

Дышать божественным огнемXCIX.

Устаем больше оттого, что живем другим. Адано или нет? Или кому как? Дано как возможность, и иногда этот огонь касается души, и она это знает, только не все о том говорят.

Ирмосы повторяют в конце каждой песни канона. Наверное, от регента зависит усиление некоторых слов, подводящих черту, и тогда особенно убедительно звучит: «воскреснут мертвии и востанут сущии во гробех, и вси земнороднии возра-а-дуют-ся!». И особенно любимое: «Не рыдай Мне, Мати...». В этот миг, кажется, оживают и объединяются усилия всех, кто участвовал в создании этого торжества — строил храмы, писал музыку, служил, украшал, берёг, передавал в род и потомство свою любовь к храмовому богослужению. Всех не перечислить. Конечно, все эти усилия соединил Господь, и Он создал Церковь Вселенскую и каждую в отдельности — тоже. Мы как-то мало об этом думаем, мало ценим, благодарим, а потому и мало радуемся.

Окончили канон, унесли в алтарь маленькую Плащаницу. Стали собираться на крестный ход. Ждем звона. Очень люблю это весеннее время: уже темно, прохладно. От земли поднимается особый запах пробуждающейся жизни. Первый полуночный звон, в который вливается и гомон разбуженных грачей. Звон поплыл над темными коробками дальних новостроек, над полями, речушками, перелесками. Около всех храмов движение. Белеет Успенский собор мощными своими стенами. Сейчас двинутся крестные ходы из всех храмов, замелькают маленькие огоньки свечек, поплывут над толпой цветные огоньки в высоких фонарях. Мы все смотрим в окна. Внизу крестный ход Покровского храма. Вышло духовенство, хор. Совсем скоро у дверей услышим: «Воскресение Твое, Христе Спасе...». В этот момент святое не только святым. И нам, грешным, даже без особых чудесных переживаний, дорого и то, что доступно зрению, слуху, памяти. Слава Богу, что все это есть на земле, на нашей земле, в наше время и мы можем стоять и хотя бы просто слушать первую пасхальную заутреню и литургию. Вспыхивает в храме «Х В», зажигается все, что есть. Крестный ход в притворе, и вот уже около ажурных закрытых створок: «Слава Святей, и Единосущней, и Животворящей, и Нераздельней Троице...». После «Аминь» хор грянул: «Христос воскресе...». Поют все. «Да воскреснет Бог...» — поют громко, бодро, весело, быстро. Вздыхают старушки: «Слава Богу, дожили, дождались...». Все в храме, все вместе, все рядом — духовенство, народ, хор.