Ектения и сразу канон Пасхи. Особенно люблю , когда поют: «Предварившия утро яже о Марии...» и усиливают: «яко воста Господь, умертвивый смерть…». Все так быстро, думать некогда. Уже поют «Воскресение Христово видевше...». Нельзя не вспомнить тут преподобного Симеона Нового Богослова, спрашивающего каждого: правду ли мы говорим, что видели Воскресение Христа духом своим? И тут же такое утешительное: «се бо прииде Крестом радость всему миру...».

Хочется всем радости, без креста она не бывает — настоящая, способная исцелить все раны. И это общий закон для всех, тем более что первым здесь был Господь!

Кончается канон обращением Архангела к Богоматери: «Чистая Дево, радуйся…». Ее радость не отделена от радости всей Церкви, ведь мы слышим и для себя: «людие, веселитеся!».

Ексапостиларий в общее мажорное звучание включает минор, который смысловым акцентом удивительно подчеркивает неизбежно бодрое уверение: «Пасха нетления, мира Спасение». Стихиры Пасхи с громогласным «Да воскреснет Бог…» отгоняют дремоту, которая несколько туманит сознание. В храме душновато. Скоро будут читать «Огласительное слово» святителя Иоанна Златоуста. Если вспомнить, что его слова шли к нам шестнадцать веков, то раздвигается мир и понятие, всех единящее,— Церковь! Для себя отмечаю: «никтоже да плачет прегрешений...», и еще мне очень нравится: «вси насладитеся пира веры». Вроде бы — где этот пир и кто нас звал на него? Но пир веры — не пир разговенья. Пример тому — рассказ о древнем старце, пришедшем с послушником в обитель на празднование Пасхи. После службы пустынник направился в свое уединение, благословив послушнику братское утешение на трапезе. Послушник напомнил, что в их келии ничего нет, только сухари, а ведь Пасха. На это авва сказал: «Поверь мне, чадо, что они ничего не отнимут у меня», то есть отсутствие разговенья для него ничего не значит.

Пропели «Славу», тропарь Златоусту и веселые пасхальные часы. В алтаре все переоблачились и начали первую пасхальную литургию. Кажется, что вся она состоит из бесконечного повторения: «Христос воскресе…», но нет, все по чину: и стихи, и антифоны, только вместо Трисвятого — «Елицы во Христа...».

Прокимен 8-го гласа «Сей день...» звучит у ребят так, будто нет у храма стен и сводов, будто мир должен услышать и возрадоваться. Прочитали Апостол, вышли читать Евангелие. Раньше читали на нескольких языках. Не все понятно, но интересно. Напоминало о том, что всему миру (на всех языках, разумеется) проповедуется весть о Воскресении Христовом. Сейчас стали читать фрагменты первой главы Евангелия от Иоанна только на греческом, славянском и русском.

Медленно и спокойно в притихшем храме звучит Херувимская. Совсем скоро все пропоют Символ веры, «Тебе поем.…» и вместо «Достойно… » — «Ангел вопияше…». «Отче наш» — и в алтаре причащаются. Народу вышли читать патриаршее послание. «Со страхом Божиим…» — и всем исповедавшимся дозволено причаститься. Слава Богу, что здесь не препятствуют сознавать причащение центром, смыслом и главной ценностью богослужения. Слава Богу, что большинство молящихся при сознании своего недостоинства видят в Таинстве Евхаристии Источник Жизни. Причастников много, причащают из трех Чаш под пение «Христос воскресе…». Окончив, владыка ФиларетC на солее окропляет артос, говорит краткое слово приветствия, благословляет всех крестом. Священники дают крест, хор поет стихиры Пасхи, народ движется к выходу. Не хочется ни разговенья, ни разговоров. Прилечь бы... и побыть в тишине, помолчать. Не получается ни того, ни другого. Слава Богу за то, что главное было — мы встретили Пасху в Лавре.

«Слава долготерпению Твоему, Господи!» Это великопостное обращение, но Пасха и Великий пост, по существу нераздельны. И жизнь — тоже пост с искорками пасхальной радости или хотя бы предощущением ее. И за все — слава Богу!

На колокольне

Однажды кто-то сказал, что, если повезет (кто-нибудь из знакомых поможет), могут пустить на колокольню. Никогда прежде мне не приходилось подниматься на колокольню, а тут вдруг без особых усилий пустили группку желающих на исходе Пасхальной недели — в пятницу — на колокольню в Лавре. Первый ярус высокий, но нас ведет вверх широкая лестница с деревянными перилами. Выходим на довольно вместительную площадку. Решетки с вензелями на фоне яркого голубого неба понижаются, когда мы приближаемся к ограждению. Смотрим вниз — там все заметно уменьшилось. Смотрим прямо перед собой — Успенский собор, чертоги, храм преподобных Зосимы и Савватия, Троицкий собор и Духовская церковь будто приблизились. Смотрим вверх — там высокое-высокое небо, с которого льется звон. Поднимаемся дальше. Лестница узкая, винтовая. Все ступеньки скошены, идти можно только по одному. Вместо перил — углубления в белом камне, которые помогают держаться. Мы будто ввинчиваемся в ту часть колокольни, которая гудит каждым своим кирпичиком. Звон ощущают и руки, касающиеся стен лестницы, и ноги, возносящие ввысь по ступенькам, и, естественно, уши. Говорили нам, что под колоколами уже ничего не слышно, что звон оглушает, что потом надо долго приходить в себя. Колокольня высока и надежна, однако кажется, что все вибрирует. Звук будто втягивает на площадку, где царствует звон. Мы выходим на свет Божий. Эта площадка значительно меньше первой. Высокие пролеты арки огорожены балясником, с южной стороны лестница, ведущая к хитрой системе веревок, перекинутых через колеса, доски, бесконечные рычажки. Все это движется, звенит, поет. В центре самый большой колокол. Язык его очень серьезно раскачивает покрасневший от усердия отец Глеб. Жмутся к краям площадки лаврские монахи, преимущественно молодые, семинаристы, чьи-то знакомые, сотрудники. Никто никого не ограничивает, ничего не говорит — слушай, смотри вокруг сколько душе угодно.

Смотришь на эти молодые лица: одни с горящими глазами смотрят вдаль, другие широко улыбаются всем без разбора, радуясь откровенно, по-детски, кто-то углубленно созерцает что-то... На маленькой деревянной лестничке и помосте, позволяющем ступать очень аккуратно и управлять всеми «партиями» мелких подголосков, командует лаврская братия, и потому сохраняется общий порядок. Желающим разрешается только раскачивать язык большого колокола. Он гудит не только здесь, но и распространяет своеобразное облако звуков вокруг. Кажется, что, входя в него, теряешь вес, отрываешься от земли, забываешь о власти мелочных забот и глупых переживаний. Колокола преображают все вокруг. Подходим к пролету. Расстояние скрадывается. Огромные купола Успенского собора совсем рядом. Кажется, стоит протянуть руки — и сможешь коснуться их. Стоящие на земле — не больше муравья. Снега уже нет. Дома-коробки грязной пеной окружают корабль — церковь, в данном случае — Лавру. Дали лилово-голубые, чистые и свободные от человеческих жилищ, от дыма труб, ползущего над новостройками. На востоке угадывается Гефсимания. Золотые главки видны над вершинами деревьев. Скоро три часа. Звон остановят, чтобы пробили часы. Монахи знаками прекращают усердие желающих звонить. Мы трогаем руками самый крупный колокол. Он дрожит, замирая. Там, где его язык касается мощных боков изнутри, светлые, почти золотые пятна, а сам он весь черный. Видимо, в сплаве большой процент медиCI. Пока на колокольне тихо, нельзя не вспомнить, что в 1946 году на Пасху, в самую пасхальную ночь, после двадцатишестилетнего молчания снова ожила Лавра, ожила колокольня, Лавра заговорила, обрела голос...

Пора спускаться. Хорошо, что удалось побывать на колокольне. День солнечный, яркий, теплый. На градуснике +15°. Теплый ветерок. Можно помолчать (под колоколами не поговоришь), поблагодарить Господа за то, что есть на свете Лавра, что были все эти годы, уже десятилетия (теперь и полстолетия), в которые мы ездили в Лавру всегда, когда могли. Многое пережито, не всегда только радостное, но... над всем этим еще сияет Лавра с ее службами, колокольным звоном, мерцанием лампад у Преподобного основателя в Троицком соборе, его образом, незримым, но с детства понятным, близким, дорогим, несмотря на все мои недостатки и все недостоинство. Спускаемся. На земле смотрим снова на второй ярус. Не так-то уж высоко мы и были! Не могу сказать, что меня оглушил звон. Все, как всегда, слышно, ноги держат, и голова нормальная. А на колокольне — хорошо! Будто растут у души крылья! Не зря на Пасхальной седмице всем дозволялось от души порадоваться — позвонить на колокольне. И никто не смущался, что не все в звонари годятся. Пасха! И звон колокольный — это живой голос Церкви, весть о победе воскресшего Господа над смертью, о вечной жизни, о радости быть с Господом, которая дана всем, но обрести ее может не каждый. Звон плывет над пробуждающейся землей, и так хочется, чтобы и душа пробудилась, и вера окрепла, и радость коснулась, и надежда засветилась, залила все в душе золотым своим сиянием. Господи! Слава Тебе!