— Если только это вас останавливает, милое дитя,— отвечал я,— не беспокойтесь. Готовьтесь же: завтра мы проведем прекрасный день.

Я немедленно послал депешу епископу, в епархии которого я находился в этом приморском месте. Час спустя я имел нужное мне разрешение на совершение литургии. И в первый раз я спустился в душу этого ребенка. Я все сердце свое вложил в это дело. С любовью созерцая ее, зная, что ей оставалось жить [не более] трех или четырех месяцев, я силился употребить все свое влияние на то, чтобы сделать эту душу возможно прекраснее: не только невинною — она такой была,— но сильной, мужественной, великодушной, невзирая на ее шестнадцать лет, пред лицом смерти. Но о смерти я ей не говорил. К чему? Зачем было печалить ее? Она была чиста. В каком еще другом приготовлении она нуждалась? Не довольно ли было влить в эту непорочную душу каплю Божией любви? На другой день она приобщилась за обедней и я расстался с нею со слезами на глазах.

Я был глубоко взволнован этим первым знакомством. Но я не догадывался о последствиях, которые оно за собою повлечет. Я думал, что ребенок, вернувшись в свой родной город, найдет там нужную ей духовную поддержку и что я, разделенный с ней большим пространством, к тому же в то время сильно занятый, обмениваясь с нею лишь несколькими письмами, буду вспоминать ее только постоянными молитвами. Кроме того, я обещал себе явиться к ней в последние ее дни для совершения предсмертных Таинств и последнего с нею прощания…

2. Сила церковных Таинств

Гаэтана вернулась домой в начале сентября, и первое время, проведенное ею там, прошло довольно хорошо. Она еще не лежала в постели, могла ходить, занималась ручными работами, рисовала, немного играла. Единственной переменой, которую я мог заметить в ней после нашего свидания, было необыкновенно сильное стремление делать добрые дела. Она сама говорила, что хочет во что бы то ни стало быть доброю.

Ей пришлось узнать об одной глубоко несчастной семье. Отец предавался пьянству, бил и терзал свою жену. Шесть маленьких детей были без присмотра. Она решила взять эту семью на свои руки и спасти ее от порока и от нечистоты. На возражения своего отца, что едва ли она успеет в своей цели, она отвечала: "Не бойтесь, я подойду ко всей семье через старшую из дочерей. Вы увидите — Мария меня полюбит, а через нее я сближусь с остальными". Она своими руками одела всех шестерых девочек, поместила старшую в школу и своими уговорами, просьбами, непрестанными заботами сумела дойти до сердца отца и матери и вернула мир, порядок, даже добродетель в эту бедную семью.

Так утешала она свою душу. В то же время она открывала нам свое настроение в набросках карандашом в своей тетради и несколькими пастелями, которые она любила рисовать, [лежа] на своей кровати. Особенно она была привязана к одному сюжету, который она воспроизводила двадцать раз, видоизменяя его разными способами. Этот сюжет показывал, какое возвышенное, печальное, покорное настроение приняла в то время ее мысль. Обыкновенно ее рисунок изображал озеро; на берегу его дерево, и на колеблющихся ветвях его красивые певчие птицы. Внизу были подписаны стихи Виктора Гюго:

"Будьте, как птица, присевшая на мгновение на слишком слабую ветвь: она чувствует, как гнется ветка, и, однако, поет, зная, что у нее крылья".

Увы! Ветка, на которой держалась эта дорогая молодая жизнь, была в самом деле слишком слаба. Но ребенок пел до конца, гармонично и сладко, зная, что у него крылья.

Наступила зима. Бурный и холодный декабрь был неблагоприятен для больной. Она видимо ослабевала.

Боялись кризиса. Всякий день я получал известия от матери.

"17 декабря. Наша бедная Гаэтана слабеет с каждым днем. Наша жизнь и ее жизнь — одно мучение. Ради Бога, постарайтесь, чтобы мои письма немедленно доходили до вас, потому что я рассчитываю на вас, хотя иногда нам приходится бояться, что катастрофа может случиться внезапно. Вчера она выходила из своей комнаты. Возможно ли это будет сегодня? Она понимает свое состояние, но не просит исповеди. Ее обычный духовник действует на нее отталкивающе вследствие своего дерзкого поведения при Соборовании, которое он совершил над ней во время болезни несколько лет тому назад. Я бы могла пригласить другого. Но я понимаю зов ее души. Она думает о вас. Напишите мне точнее, где могут застать вас наши депеши. Если бы вы знали то добро, которое вы можете нам сделать! Господи, как я слаба пред таким ударом! Подумайте только: видеть, как она страдает, угасает, и сказать себе: я ничего не могу!

Прощайте. Что произойдет между этим письмом и тем, которое я напишу вам завтра? При этой мысли я дрожу".