В ее сердце зародилась мысль, которую я прочла. Она заговорила о своей дорогой сестре, которая была ее второй матерью и о которой, как я была уверена, она заговорит со мною только в последний момент. Она стала затем говорить о земных предметах, что они содержат в себе только одни разочарования; говорила о небесном счастье и о том, что она хотела бы тщательно приготовиться к переходу.

Я поняла, что длинная, подробная, полная исповедь всей ее жизни принесет ей большое облегчение. Она сознает, как несовершенна была ее прежняя жизнь. Потом, ее сердце в последнее время чрезвычайно развилось и созрело. Господи! Зачем вас там задерживают! Если бы вы могли приехать! А как было бы ужасно и тягостно, если бы вы приехали после того, как ее светлый, ясный ум будет измучен всеми муками одиночества и беспомощности души. Именно сейчас она нуждается в помощи. Среди всей тревоги, о которой я вам говорила, она сохраняет присутствие духа.

— Бог все делает хорошо,— говорила она мне.— Он отсрочил мое первое причастие, которое я, будучи слишком молодой, не приняла бы достойно. Теперь Он берет меня из мира, где я бы не сумела противостоять злу. Да будет надо мною Его благословенная воля!"...

Я слишком знал Гаэтану, имел слишком большую опытность в движении человеческой души, чтобы не почувствовать того, что скрывалось под этим опасением.

Начиналось великое и совершенное очищение ее души. Бог бросал золото в горнило, чтобы отделить всякую примесь. Я поторопился написать ее матери:

"Тщательно я сохраняю ваше письмо, где я вижу весь ум и все сердце вашего дорогого ребенка. Что же касается до ее души, до ее совести, то, хотя и наблюдал их недолго, я увидел их до глубины. Не беспокойтесь. Она, как Ангел, тихо отлетает к небесам. Более длинные откровенные беседы со мною могли бы утешить ее. Но они не открыли бы мне ничего нового. Это — душа совершенно чистая... И, так как она мужественна, мне остается только научить ее освятить ее страдания. Несколько слов, несколько порывов, от времени до времени взгляд на Распятие… Но я это ей лучше сам напишу. Так будет лучше".

Действительно, в тот же день я написал Га-этане. Я сделал вид, что не знаю о том, как она мучается. Я не хотел показывать ей, что об этом знаю и какое значение придает этому ее мать. Я постарался только возбудить радость в ее сердце, дать ей покой и доверенность к Богу, вложить в нее великое искусство страдать с радостью.

Я не удовольствовался только письмом. Помня сказание Евангелия, что Ангел сошел утешать Спасителя, когда Он упал духом в саду Гефсиманском, и тревожась видеть столь молодое существо во власти телесных и душевных страданий, я воспользовался свободным днем и отправился к ней.

Как в такие минуты чувствуешь цену великих изобретений современного гения! Как прекрасны эти железные дороги, которые с быстротою молнии переносят Божиих посланников! Вдали от вас страдает, умирает ребенок. Вы можете посвятить ему лишь несколько часов. Вы уезжаете вечером в тот час, когда бы вы уснули дома, а утром вы стоите у его изголовья. Вы благословите, укрепите, ободрите, возбудите мир и радость в душе, которой так нужна ваша помощь…

Я предупредил мою больную следующим письмом:

"13 января 1869 года. Мое дорогое дитя. Одно дело приводит меня в Париж. Я воспользуюсь этим, чтобы посетить вас. Я был с вами, чтобы вместе отпраздновать радостный день Рождества,— теперь я счастлив, что мы вместе отпразднуем знаменательный день Царей76.

Маги принесли Спасителю в дар золото, ладан и смирну. А мы, дорогое дитя, принесем ему один лишь дар, хотя более высокой цены: наше сердце с его страданиями; наше сердце кроткое, покорное, смирившееся, любящее всегда Господа, хотя Его рука и бывает тяжела; сердце, говорящее Богу: "Владыко, верю, что для моего блага и любви ко мне Ты послал мне болезнь. Верую, Господи, но приумножь мою веру!"... Прощайте, милое дитя, до понедельника. Непрестанно молюсь за вас и благословляю вас из глубины моего сердца".

4. Распятые бриллианты