Я провел около нее лишь два дня, но и они оставили во мне неизгладимые воспоминания.

Подобно тому как достаточно капли дождя, чтобы прекратить бурю, так и мне потребовалось лишь несколько слов, чтобы водворить спокойствие в робком сердце этого благочестивого ребенка. Все тучи, все напрасные опасения исчезли. Ее чистая душа стала снова безоблачной, и она вся была охвачена желанием приблизиться к Богу. Она пожелала приобщиться. Вот как это происходило.

Церковь находилась в нескольких верстах от дома. Заложили карету. Я поехал один, чтобы никто не мог рассеять меня в столь священную минуту. Я вошел в церковь, вынул Святые Дары из Дарохранительницы, положил их в маленький золотой сосуд, возложил на грудь и возвратился. Ничто не могло сравниться для меня с [этим] каким-то небесным миром, который я тогда переживал.

Когда я подумал, что Бог земли и неба тут, у моего сердца, что Он вышел из яслей, чтобы дать маленькой больной то, что ценою моей крови я бы желал дать ей: утешение, силу к страданию,— тогда мои глаза наполнились слезами. Великие тайны религии, как вас не понять!

Мои глаза в тот день были в слезах, я весь день дрожал от волнения. Гаэтана была сосредоточена и так сияла восторгом, как Ангел. "Благодарю,— сказала она мне с таким выражением, которого я никогда не забуду,— я переполнена миром". И она могла бы не говорить: этот мир был ясен по ее глазам.

После полудня я сидел у кровати больной, разговаривая с ней. Вошла ее мать, поцеловала ее в лоб, отведя ее прекрасные волосы, которые всегда свободно падали на ее плечи, и, обняв ее голову рукою, сказала мне:

— Гаэтана хочет сказать вам одну вещь, но не смеет.

— Неужели вы стесняетесь даже сегодня? Не будьте всегда такой робкой! — Потом я прибавил: — Ну что же? Скажите, чего вы желаете.

Признаюсь, я не ожидал того, что она ответила. Она горячо желала золотого кольца, украшенного бриллиантами. Она желала, чтобы это было кольцо самой лучшей работы. Она боялась только, что это желание ее не будет угодно Богу; и она меня ждала, чтобы, прежде чем попросить об этом родителей, посоветоваться со мной.

Я вспомнил тогда об одном восхитительном выражении Франциска Сальского… На его пасторском кресте были прекрасные бриллианты. Кто-то удивлялся этому.

— О,— сказал он, смеясь,— вы же видите, что это бриллианты распятые.

— Милое дитя,— сказал и я, улыбаясь, девушке,— вы на кресте. Значит, и ваши бриллианты будут бриллианты распятые.

Тотчас принесли все лучшие кольца, какие только могли найти в городе. Она выбрала одно. Я его благословил. Ее мать надела его ей на палец. Гаэтана была восхищена.

Было ли то последнее проявление природного влечения к прекрасному, которое живет до конца в сердце молодых девушек? Или она придавала этому высшее значение и, расставаясь с землей, мечтала уже о вечном обручении с небесной жизнью? Она не сказала мне этого, а спросить ее мы не смели. Позже, когда она умерла, ее мать и сестры собрали бриллианты с ее колец, ее жемчуга, ее серьги. Они расположили их в форме креста на нижней части чаши, которую я сохраняю как святыню. Это, действительно, бриллианты распятые, и я не могу смотреть на них без волнения.