— Неужели вы стесняетесь даже сегодня? Не будьте всегда такой робкой! — Потом я прибавил: — Ну что же? Скажите, чего вы желаете.

Признаюсь, я не ожидал того, что она ответила. Она горячо желала золотого кольца, украшенного бриллиантами. Она желала, чтобы это было кольцо самой лучшей работы. Она боялась только, что это желание ее не будет угодно Богу; и она меня ждала, чтобы, прежде чем попросить об этом родителей, посоветоваться со мной.

Я вспомнил тогда об одном восхитительном выражении Франциска Сальского… На его пасторском кресте были прекрасные бриллианты. Кто-то удивлялся этому.

— О,— сказал он, смеясь,— вы же видите, что это бриллианты распятые.

— Милое дитя,— сказал и я, улыбаясь, девушке,— вы на кресте. Значит, и ваши бриллианты будут бриллианты распятые.

Тотчас принесли все лучшие кольца, какие только могли найти в городе. Она выбрала одно. Я его благословил. Ее мать надела его ей на палец. Гаэтана была восхищена.

Было ли то последнее проявление природного влечения к прекрасному, которое живет до конца в сердце молодых девушек? Или она придавала этому высшее значение и, расставаясь с землей, мечтала уже о вечном обручении с небесной жизнью? Она не сказала мне этого, а спросить ее мы не смели. Позже, когда она умерла, ее мать и сестры собрали бриллианты с ее колец, ее жемчуга, ее серьги. Они расположили их в форме креста на нижней части чаши, которую я сохраняю как святыню. Это, действительно, бриллианты распятые, и я не могу смотреть на них без волнения.

Через несколько дней по моем возвращении я получил следующие письма:

"16 января 1869 года. Дорогой и истинный друг. Три дня мира и спокойствия. И здоровье ее от этого лучше. Теперь, в четыре часа, приступ лихорадки. Она отдыхает после изнурительных припадков кашля, во время которых она говорила: "Если бы мой дорогой духовник был тут, около меня, я бы не так страдала".

Сейчас вышел доктор и сказал мне: "Улучшения никакого, и другого ожидать нечего".

Эти слова терзают меня, как в первый раз, но наконец у нас тот мир, которого сердце мое жаждало так горячо и мучительно. Вы нам влили этот мир: и в сердце этого ребенка, и в наши сердца. Итак, наша Гаэтана вся предалась Богу без сожалений, без страха. Один лишь Бог знает, что вы составляете для нас, потому что мы умеем идти к Нему только с вами и через вас".

Это кажущееся улучшение было непродолжительно. Вскоре послышался новый отчаянный вопль матери.

Расставаясь 14 января с Гаэтаной, я сказал ей, что по одному делу должен быть 26-го в Париже. Я должен был совершить венчание. Но тогда не произнес этого слова, чтобы не увеличить печали больной думами о счастье, подобно тому как молния делает ночь еще темнее. Я лишь обещал, что приеду вечером 26-го.

23-го числа утром я ходил по моей комнате, размышляя о том, что я скажу двум молодым людям, брак которых я должен был благословить… как получил одновременно письмо и депешу.