Через несколько дней по моем возвращении я получил следующие письма:

"16 января 1869 года. Дорогой и истинный друг. Три дня мира и спокойствия. И здоровье ее от этого лучше. Теперь, в четыре часа, приступ лихорадки. Она отдыхает после изнурительных припадков кашля, во время которых она говорила: "Если бы мой дорогой духовник был тут, около меня, я бы не так страдала".

Сейчас вышел доктор и сказал мне: "Улучшения никакого, и другого ожидать нечего".

Эти слова терзают меня, как в первый раз, но наконец у нас тот мир, которого сердце мое жаждало так горячо и мучительно. Вы нам влили этот мир: и в сердце этого ребенка, и в наши сердца. Итак, наша Гаэтана вся предалась Богу без сожалений, без страха. Один лишь Бог знает, что вы составляете для нас, потому что мы умеем идти к Нему только с вами и через вас".

Это кажущееся улучшение было непродолжительно. Вскоре послышался новый отчаянный вопль матери.

Расставаясь 14 января с Гаэтаной, я сказал ей, что по одному делу должен быть 26-го в Париже. Я должен был совершить венчание. Но тогда не произнес этого слова, чтобы не увеличить печали больной думами о счастье, подобно тому как молния делает ночь еще темнее. Я лишь обещал, что приеду вечером 26-го.

23-го числа утром я ходил по моей комнате, размышляя о том, что я скажу двум молодым людям, брак которых я должен был благословить… как получил одновременно письмо и депешу.

Письмо говорило о внезапном ухудшении и оканчивалось такими словами:

"Мы стоим у подножия креста. Проживет ли она ночь? Приезжайте, приезжайте, ради Бога, приезжайте. Писать более не могу, теперь всем своим существом я только мать".

В то же время пришла депеша:

"Гаэтана умирает. Ваше отсутствие удручает всех. Ради Бога, приезжайте сегодня вечером".

Никогда не забуду я тех сложных чувств, которые овладели мною в ту минуту. Ждать, чтобы ехать к больной 26-го числа, то есть три дня, было невозможно. Смерть не ждет. О том, чтобы отложить свадьбу, нельзя было и думать. Все приготовления были сделаны, и свадеб не отменяют накануне назначенного дня.

Итак, мне предстояло ехать и готовить мое свадебное слово у ложа смерти. Эта мысль меня мучила. Я горячо любил молодых людей, которых должен был венчать. Я способствовал их соединению и не мог изменить им в такой день.

С другой стороны, с какою нежной любовью относились ко мне в доме Гаэтаны! И я должен был мечтать о счастье этой дорогой для меня семьи у ее страдальческого одра…