Эта скорбь и эта радость, одновременно уживавшиеся в моей душе, болезненно ее раздирали. Господи, Господи, какую глубину дал Ты сердцам священников! И как не разбиваются они от таких потрясений!

Однако я уехал. И в тот же день вечером, около полуночи, был в доме Гаэтаны. После очень бурного припадка, который чуть было не унес ее [жизнь], она отдыхала.

Я на цыпочках вошел в ее маленькую комнату. Около нее бодрствовала монахиня и ее мать, не отлучавшаяся от нее. При свете ночника в тишине ночи, усиленной еще этим серьезным, почти благоговейным молчанием, которым окружают ложе страдания, я некоторое время созерцал ее молча. Болезнь, увеличив бледность ее лица, придала ее правильным, благородным и мягким чертам какую-то прозрачность, еще более возвышавшую их красоту. Ее ангелоподобное лицо, склоненное немного набок, носило печать небесного покоя. Ее длинные, темные, ничем не перевязанные волосы были разбросаны по подушке и окаймляли ее лицо, выделяя ее бледность и красоту. Чувствовалось, что надо только положить на эту прекрасную голову венок из белых цветов, чтобы сделать из нее одного из тех Ангелов, какими в средние века художники любили окружать Богоматерь и населять небо. Только те Ангелы не страдают.

А здесь прерывающееся дыхание, исхудалые черты, глаза, обведенные черными кругами, показывали, что приближался тот час, в который должно было разбиться ее человеческое существо для превращения ее в бесплотного Ангела. Я молча благословил страдалицу.

По тому покою, который последовал за припадком, мне казалось ясным, что немедленной опасности нет. По своему обыкновению я расположился в соседней комнате, готовый при первом знаке поспешить на помощь.

5. Таинство Елеосвящения

Было замечено, что при всяком ее ухудшении, при самых жестоких страданиях, как только я по телеграфу давал знать о своем приезде, вечером она успокаивалась. Какой-то благодатный мир нисходил на нее и уменьшал ее страдания.

Конечно, не моя личность производила эти необыкновенные улучшения здоровья, которым удивлялся и доктор. Это было делом религии, делом той поддержки духовной, которую она находила. Так человек перестает бояться в темном, опасном проходе, когда чувствует, что сильная дружеская рука ведет его.

На этот раз мы были удивлены.

Ночь прошла так хорошо, что около семи часов утра, оставив больную, которая еще спала на попечении монахини, мы все — отец, мать и дети — отправились в соседнюю церковь, чтобы помолиться.

Как глубоко молятся в подобные минуты! С каким рвением молили мы Бога оставить нам этого дорогого Ангела! И если пришел час, в который должна была спасть смертная оболочка, чтобы эта невинная душа могла вознестись на небо! — с какою верой, полной надежд, мы просили Бога укоротить ее страдания, дать ей покорность, волю и мир, чтобы там, где умножилось страдание, преизобиловала Его помощь!

Я вошел к ней в 9 часов утра. Ее лицо просветлело. Она раскрыла глаза мне навстречу, протянула ко мне свои маленькие руки и кротко упрекала меня, что я не разбудил ее накануне вечером, когда я приехал.

Осенив ее крестом, я сел рядом; мы немного поговорили. Мир, который царил в ее душе во время моего последнего посещения, не оставлял ее, а смирение ее пред волею Божией увеличилось. Никому ничего не говоря, ребенок привык смотреть смерти в глаза. Она не боялась ее. Любовь к Богу, которая сильнее смерти, поддерживала ее. И эта любовь в те последние дни, что ей оставалось жить, должна была еще возрасти удивительным образом. После мира, после покорности, после мужества пред лицом смерти, которые наполняли ее душу, любовь Божия входила в сердце этого ребенка, и событие, о котором я скоро расскажу, разожгло любовь эту до высшей степени, и тогда духовная красота ее достигла лучезарного своего расцвета.