Почему-то среди некоторых людей бытует мнение, что демон будто бы не может принять вид Божией Матери. Мнение это неосновательное, неправильное, хотя в книге "Серафимо-Дивеевская летопись" и рассказывается о том, якобы некоторые старцы рассудили, что дьявол не может принять вид Богоматери, так как Она - язва для демонов. Но если Божия Матерь для них язва, то не тем более ли Сам Господь Иисус Христос? Однако же дьявол может принять Его облик и принимает. Поэтому сатана может, конечно, явиться и в виде Божией Матери, о чем говорит святитель Игнатий. В книге Нила Мироточивого "Посмертные вещания" есть повествование о том, как прельстился один подвижник. Сначала демоны явились ему в виде двух архангелов, а потом привели с собой еще одного беса, принявшего облик Божией Матери. Бес этот, правда, сначала сделал оговорку: "Не называй меня Царицей Неба, потому что по смирению своему я хочу, чтоб меня называли только царицей земли", а потом сказал подвижнику, что за свои подвиги тот достоин сесть на ее троне. И бес уступил свой трон. Тот сел на него, демоны подняли прельстившегося высоко над землею и бросили. Упав с большой высоты, он разбился насмерть. Так бесславно человек погиб - и душевно, и телесно. Поэтому не нужно думать, что духи злобы почему-то не способны принимать вид Божией Матери. Нам необходимо быть весьма осторожными. Еще бытует такое мнение (его даже высказывает один очень авторитетный подвижник - Варсануфий Великий), что демоны не могут изобразить креста, но это также неправильно. Случается, что они прельщают и изображением креста, возможно оттого, что со времен Варсануфия Великого люди изменились, стали гораздо более горделивыми, или по какой-то другой причине. Нам нужно быть чрезвычайно, чрезвычайно осторожными. Потому я и говорю, что при молитве следует искать только внимания. Даже само покаяние признаком своим имеет внимание при молитве. Покаяние без внимания является, может быть, просто чувственным, а не духовным.

Вопрос. Почему любая другая краткая молитва произносится в уме легко, а Иисусова молитва - с трудом?

Ответ. Мне кажется, что если бы мы поставили перед собою цель чрезвычайно внимательно молиться какой бы то ни было краткой молитвой, например Божией Матери ("Пресвятая Владычице моя Богородице, спаси мя, грешнаго") или праведному Симеону Верхотурскому ("Святый праведный Симеоне, моли Бога о мне, грешном"), то при таком понуждении было бы трудно произносить в уме и ее. Но поскольку при этих кратких молитвах мы не понуждаем себя ко вниманию с особенной силой и, произнося их, более смотрим на внешнюю сторону, а не на внимание, то нам кажется, что молиться ими легче. Слова Иисусовой молитвы стали для нас привычными, и мы не рассуждаем, так сказать, о смысле самого молитвословия, а сразу устремляемся ко вниманию. К молитве Иисусовой мы прибегаем всегда, в любых ситуациях, а к кратким молитвам, обращенным к каким-либо угодникам Божиим или к Божией Матери, - в основном, лишь в каких-то особенных случаях. Например, мы молимся святителю Николаю по причине случившейся нужды, из-за чего к молитве присоединяется некоторое постороннее чувство, и мы отвлекаемся, хотя и не видим своей рассеянности. Именно поэтому, как мне кажется, у нас создается впечатление, что краткой молитвой, не Иисусовой, молиться легко.

Вопрос. Бывает, что во время устной молитвы находят такие яркие, сильные помыслы, воспоминания, что они стоят перед глазами и не уходят, хотя при этом с усилием пытаюсь читать молитву. Что делать?

Ответ. Я думаю, что дело тут не только в устной молитве. Вообще, когда человек приступает к молитве, то ей и наше падшее естество, ветхий наш человек, противится, и демоны также нас искушают и возбуждают в нас страсти с чрезвычайной силой. Поэтому и находят такие яркие, сильные помыслы, что они стоят перед глазами и не удаляются. Здесь нужно терпение, надо просто понуждать себя к вниманию и терпеть. Рано или поздно это явление начнет уменьшаться, а потом и пройдет. Вряд ли можно ожидать, чтобы сразу, если ты новоначальный, все это исчезло, "испарилось". Кроме того, нужно отличать состояние новоначального от состояния преуспевшего. Если ты из-за лени, из-за ложного смирения пренебрегаешь умной, умственной, молитвой, как я говорил, и молишься молитвой устной, то, значит, ты сам добровольно выбрал меньшую степень внимания, вознерадел о нем, и потому у тебя появились такие помыслы. Если же ты еще не знаешь этого состояния, если ты только приступил к молитвенному подвигу и для тебя существует лишь устная молитва (собственно, вопрос так построен, что я не совсем понимаю, о чем спрашивается), то здесь необходимо, повторю, терпение и усердие. Постепенно, постепенно все это начнет ослабевать. Это первое самое обычное искушение, которое бывает у людей, приступивших к занятию молитвой Иисусовой.

1 февраля 1998 года.

Часть 4. О памяти смертной

Сегодня мы побеседуем о памяти смертной. Тема очень обширная, и даже если каждое воскресенье в течение целого года мы говорили бы на эту тему, то все равно не смогли бы в беседах исчерпать весь объем сведений, к ней относящихся. Поэтому наши беседы носят характер, с одной стороны, схематический, то есть они очерчивают основы духовной жизни, с другой стороны, касаются некоторых моментов, связанных с проведением духовной жизни именно в наше время. И возможно, как раз это есть самое интересное в наших беседах, потому что обо всем остальном можно было бы с большей пользой, я думаю, прочитать у святых отцов.

Святые отцы говорят, что память смертная - это та добродетель, которая необходима нам, как хлеб. Но что понимать под этой добродетелью? В чем она заключается? В наше время очень многие, как мне кажется, в основном неопытные, христиане рассуждают о кончине мира, о том, что касается Апокалипсиса; о пришествии антихриста, о грядущих бедствиях и, в конечном счете, о Страшном Суде. При этом они позволяют себе высказывать весьма произвольные мнения - иногда свои, иногда людей, не имеющих в данном отношении совершенно никакого авторитета. Конечно, древние христиане, как мы знаем из Священного Писания, в особенности из посланий апостола Павла, размышляли о грядущей кончине мира. Но апостол Павел предостерегал их, чтобы они не думали, что день этот уже наступает. В то же самое время в Священном Писании говорится о том, что истинный христианин жаждет дня пришествия в мир Христа. Как же совместить эти две вещи: во-первых, благоразумное отношение к размышлению об этом неизвестно когда последующем событии, во-вторых, необходимость все же о нем думать? Как раз память смертная является той добродетелью, которая; заменяет нам бесплодные и иногда опасные рассуждения о кончине мира. Когда человек думает, помнит о смерти, он тем самым мобилизуется, заставляет себя к ней готовиться и гораздо более внимательно относится к своей жизни, чем бы он ни занимался, какой бы образ жизни ни вел. Так он готовит себя не только к частному суду, бывающему над всяким христианином по разлучении души его с телом, но и к Суду всеобщему. Таким образом, человек, упражняющийся в этой великой добродетели - памяти смертной, по-настоящему, действительно готов к Страшному Суду, и он не нуждается в том, чтобы специально о нем думать, для него это не является обязательным. Я думаю, что учение о добродетели памяти смертной, в оформленном, разработанном виде, изложено святыми отцами в связи с тем, что они вынуждены были, как и всякий истинный христианин, применять к жизни Священное Писание. И они выработали именно такой безопасный подход к размышлению о будущей участи человека, как память смертная. Этот подход был противопоставлен ненужным, опасным размышлениям о кончине мира.

Многие святые отцы с разной степенью подробности писали о памяти смертной, и о ней можно было бы говорить очень много. Но сейчас я не буду подробнейшим образом пересказывать все, что было написано отцами, а поведу речь о таком виде памяти смертной, который, мне кажется, естественно сочетается с молитвой, поскольку другие я считаю даже не совсем безопасными для нас. Некоторые подвижники размышляли о смерти особо. Есть такой вид духовной деятельности, называемый богомыслие, одним из предметов которого является размышление о смерти. И они представляли себе, как они будут умирать, что будет после смерти, прохождение мытарств, вечные адские мучения. Они размышляли об этом весьма детально, с этой целью посещали погребения, кладбища, гробницы и таким образом пытались привить себе добродетель памяти смертной. К памяти смертной можно отнести даже размышления о вечных небесных благах, блаженстве, поскольку и это все также имеет отношение к загробной жизни и тоже мобилизует человека. Иногда нужно бывает смирить себя страхом вечных мучений, а иногда - приободриться воспоминанием той награды, которая ждет православного христианина за добродетельную жизнь. Но все эти виды богомыслия, размышления о смерти, представляют для нас, неопытных христиан, некоторую опасность, потому что здесь можно чрезмерно развить в себе мечтательность, воображение. Надо сказать, что сердце человеческое от отсутствия благодати бывает подчас настолько окаменелым, что даже пребывание среди праха умерших, при гробах оставляет человека бесчувственным. Может получиться так, что человек приучит себя мечтать на эту тему, будет представлять себе всевозможные образы: и трупы, и смерть, и муки, и демонов и прочее и прочее, но при этом сердце его останется бесчувственным, каменным. Поэтому лучше и благоразумнее всего было бы соединять память смертную с молитвой Иисусовой, как говорит преподобный Иоанн Лествичник. У него есть такое замечательное изречение: "Иные прославляют больше память Иисусову, иные - память смертную, я же прославляю два естества в одном лице". Иоанн Лествичник обращается к сложному образу. Два естества в одном Лице были в Господе Иисусе Христе. В литературе такой прием называется аллюзия, то есть отсылка к первоисточнику, намек на первоисточник. Здесь отсылкой к богословскому, догматическому пониманию воплощения Сына Божия намекается на то, что как в Господе Иисусе Христе человеческое и Божеское естества были соединены в одном Лице, в одной Ипостаси, так же и добродетель молитвы должна быть соединена с памятью смертной. Память смертная касается земного бытия человека, земного плана его существования, правильнее сказать - телесного, а молитва - духовного. Но вместе они действуют как одна добродетель. И когда нам удастся соединить их, удастся творить молитву Иисусову в соединении с памятью смертной, тогда действительно появятся обильные плоды, и такое делание будет безопасным. Если не ошибаюсь, в книге "Откровенные рассказы странника" имеется следующий эпизод: странник обнаружил одного подвижника, жившего необычайно строго. Человек этот был мирянином, не имел монашеского пострига, но подвизался в очень суровых условиях. Жил в землянке, питался необыкновенно скудной пищей: сухарями, какими-то дикими растениями - и постоянно размышлял о вечных адских муках. Когда-то он был тяжким грешником, но потом Господь призвал его к покаянию и он удалился от людей и пребывал в таком подвиге. Несмотря на размышления о вечных муках, он, тем не менее, поддавался всевозможным греховным помыслам - даже скверным и блудным. Хотя страхом вечных мук он удерживался от совершения греха на деле, но очистить свою душу, свой ум и вообще хоть как-то справиться с собой он не мог. Причина тому - отсутствие малейшего понятия об Иисусовой молитве, иначе говоря, об умном делании. Из этого примера мы видим, что память смертная в чистом виде может предохранить человека, в лучшем случае, только от тяжких грехов. А когда мы присоединяем ее к Иисусовой молитве, тогда и молитва приобретает необыкновенную силу и искренность, и память смертная в Иисусовой молитве становится безвредной, делается хотя и безвидной, но очень действенной. Что значит "безвидной"? Говоря о том виде памяти смертной, когда человек предается всевозможным размышлениям, то есть о памяти смертной как о разновидности богомыслия, я сказал, что от этого может развиться мечтательность. Здесь же, при соединении с Иисусовой молитвой, память смертная присутствует безвидно, как бы некое чувство, не имеющее даже какого-то конкретного выражения. Тут нет представлений о гробе, или о разлагающемся теле, или о мытарствах, или о вечных муках и тому подобном - все это отвлекает от молитвы. Само же чувство вечности, само предчувствие того, что ты когда-нибудь перейдешь в вечность, переступишь порог этой жизни, - оно действует в молитве Иисусовой. И мы должны, с одной стороны, себя к этому понуждать, развивать в себе такое воспоминание смерти, с другой стороны, понимать, что на самом деле в полной мере оно приходит к человеку именно от молитвы Иисусовой, от Господа - не столько от собственных усилий, сколько от действия благодати Христовой, благодати Божественной. Конечно, иногда, взирая на погребение, или на кладбище, или на гробы и тому подобное, мы можем в себе память смертную несколько оживить. Но это только вспомогательное средство. В прошлой беседе я, кажется, приводил пример, как люди, работающие на кладбище (гробокопатели, сторожа), а также изготовители памятников, работники морга и прочие даже впадают в цинизм. И то, что они каждый день помногу раз видят перед собой человеческую смерть, отнюдь не побуждает их к размышлению о вечности, потому что если нет благодати, как я говорил, то и само это постоянное пребывание среди предметов, напоминающих о смерти, ничего не даст. Человек может относиться к смерти цинично: есть и палачи, и убийцы, есть и солдаты, воины, которые во время войны привыкают даже к гибели своих близких друзей - человек как-то ко всему приспосабливается. И есть подвижники. Вероятно, иногда подвижнику и приходится видеть смерть, когда в монастыре умирает кто-то из братьев, а возможно, он долгое время вообще не видит ни людей, ни смерти человеческой, но весь погружен в память смертную. Поэтому дело не в том, чтобы ты пребывал среди предметов, напоминающих смерть, а в том, чтобы у тебя душа была настроена определенным образом. И это как раз доказывает, что без молитвы Иисусовой или память смертная окажется чем-то формальным, просто мечтанием о смерти и даже прелестью (как это было, скажем, у знаменитого основателя ордена иезуитов, человека, пребывавшего в глубокой прелести, Игнатия Лойолы), или память смертную мы вообще не приобретем. Как бы мы ни старались, как бы ни ходили на кладбища, хотя бы и каждый день, наши усилия будут напрасны. Я приведу пример, возможно, неуместный, несколько смешной. Есть у Высоцкого одна песня, - наверно, вы помните, как он поет, что на кладбище все "спокойненько", там, мол, выпивать хорошо. Вот такой страшный цинизм. Человек говорит о кладбище, но для него это смешно. Конечно, это может быть и смешным, пока сам на кладбище не попадешь. Поэтому не всякое размышление о смерти есть собственно па мять смертная.

Под памятью смертной подразумевается не столько воспоминание самой смерти, сколько чувство того, что будет после нее. Не потому мы боимся смерти, что она является для нас гибелью, исчезновением, а потому, что для нас страшно, ужасно то, что за ней последует - будущая загробная и, как это ни странно звучит, посмертная жизнь. Вот в чем отличие собственно добродетели памяти смертной от обычных размышлений о смерти и даже страха смерти. Мы думаем о смерти, вспоминаем о ней потому, что для нас она - порог, дверь, за которой перед нами открывается некая совершенно новая, страшная, ужасная область. Ужасная как по причине того, что жизнь загробная в целом непостижима и странна для нас, так и по той причине, что мы не знаем, какая участь нас ждет. Не знаем не в том смысле, что нам неизвестно происходящее с человеком после смерти, и нас пугает не неизвестность вообще: это значило бы, что мы не имеем определенной веры и совсем не знаем участи человека за гробом. Но устрашает нас именно наша собственная судьба, что именно меня ждет: вечное блаженство или вечная мука. Поэтому правильнее было бы говорить не о памяти смерти, а о памяти вечности. И для того чтобы воспоминание о самом факте смерти действовало на нас таким образом, необходимо, конечно, иметь веру. Чем больше, чем тверже вера, тем сильнее становится в человеке память смертная, по той причине, что он верит в вечность, в загробную жизнь, в бессмертие души. В связи с этим воспоминание факта смерти как бы открывает ему дверь в размышление о вечности, о своей вечной участи. Отсюда делаем следующий вывод: память смертная может увеличиваться, усиливаться у человека тогда, когда у него усиливается вера. Чем глубже вера, тем, естественно, больше человек верит в вечность, в бессмертие души и тем больше начинает бояться смерти не как смерти, а как суда над своей бессмертной душой. Отчего эта вера может в человеке усугубляться? Если демон неверия изгоняется постом и молитвой, по слову Самого Спасителя, Господа нашего Иисуса Христа (см. Мф.17:21), то, значит, вера укрепляется также постом и молитвой. И поэтому я говорю, что настоящая память смерти, истинная, глубокая, безопасная, проистекает из молитвы. Поскольку человек в настоящей, внимательной, искренней молитве умом соприкасается с вечностью, то от этого ощущения у него не может не возникнуть память смертная. Есть, правда, и другие источники укрепления веры, а потому и углубления, усиления в человеке памяти смертной. Это чтение Священного Писания, в особенности Евангелия. Как ни странно это может показаться с первого взгляда, но добродетель памяти смертной очень усиливается от внимательного и обильного чтения Евангелия. Поскольку ничто не может даровать душе человека веру в такой степени, как Евангелие, постольку именно от чтения его и возникает память смертная.

Память смертная усиливается, развивается в человеке, во-первых, от молитвы, во-вторых, от чтения Евангелия, в-третьих, от чтения святых отцов. Даже если отцы и не касаются непосредственно вопроса добродетели памяти смертной, тем не менее, поскольку чтение их писаний обращает умственный взор человека на самого себя, то заставляет его думать и о душе, и о ее бессмертии и таким образом приводит его к памяти смертной. Но в основном бывает это от Иисусовой молитвы. Само Евангелие не будет вызывать в христианине должных чувств и останется для него мертвым, также и святоотеческие писания останутся для него мертвыми, если от действия благодати, проистекающей от молитвы Иисусовой, душа в нем не начнет как бы оживать, не начнет воспринимать все с чувством. Действительно, почти все люди, в том числе даже многие и многие православные христиане, часто бывают боримы страстью сердечного окаменения, окамененного нечувствия. Для того чтобы эту страсть преодолеть, уничтожить в себе, необходима именно усиленная молитва, необходимо, в особенности, действие Божественной благодати. И по мере того как окамененное нечувствие проходит, в человеке появляются страх Божий, страх смерти и покаяние. Это бывает неожиданно. Как бы много человек об этом ни читал или, может быть, слышал от своих духовных наставников, но это всегда происходит внезапно. Соприкосновение с духовным миром для любого человека бывает неожиданным потому, что теоретическое представление о нем у нас одно и совсем иначе мы его воспринимаем, когда сами с ним сталкиваемся.

Чаще при молитве, а иногда и при чтении Евангелия пронзает чувство вечности, - можно сказать, пронзает чувство, что все, во что мы верим и о чем мы читали, - реальность. От этого на человека нападает страх. Потом ощущения эти постепенно развиваются (но могут, конечно, и угаснуть, если мы будем неправильно себя вести), и тогда на нас начинает действовать размышление о смерти или любой вид воспоминания о ней. Вспоминаем ли мы о том, что умерли некоторые из наших родственников, друзей, или о смерти вообще, или о конкретном случае чьей-то кончины, или то, что пишут о смерти святые отцы, или описания каких-нибудь откровений, например о мытарствах. А до появления этих ощущений мы бываем совершенно безразличны и бесчувственны, потому что память смерти (собственно, даже не память смерти, поскольку это определенный термин, подразумевающий целый, так сказать, комплекс духовных ощущений и явлений), правильнее сказать, воспоминание о смерти - в точном, буквальном смысле - тогда приносит пользу, когда мы в своем внутреннем духовном опыте уже столкнулись с вечностью, когда мы уже почувствовали, что наша душа бессмертна, что наша жизнь не окончится, что есть нечто безграничное, непостижимое и в то же самое время не менее реальное, чем та жизнь, которая нас окружает (а, может быть, в иные моменты, когда мы углубимся в чтение Евангелия или в молитву, нам это кажется даже более реальным, чем наша телесная жизнь). Тогда напоминание о том, что существует смерть, обращает наш взор на вечность, собственно, заставляет нас подумать о вечности и, в связи с этим, о Страшном Суде, о будущей жизни, о воскресении из мертвых и прочем. Только тогда все это начинает действовать. Потому я и говорю, что без молитвы размышление о смерти может оказаться пустым мечтанием. Человек - такое лукавое существо, такое живучее, так сказать, наподобие крысы, выживающее везде и приспосабливающееся ко всему, что он и здесь найдет лазейку для себя, чтобы и при размышлениях о смерти жить спокойно. Он превратит все это в пустое. Он будет думать и о покойниках, и о смерти, и о мытарствах, а в душе у него будет спокойно, сухо, пусто. Никто не хочет сам себя мучить. И если дело зависит только от наших собственных усилий, то мы выкрутимся, приспособимся, притом нам будет казаться, что мы совершаем добродетель, а на самом деле мы играем роль. Так мы ведем себя даже в таком, казалось бы, страшном деле, как размышление о своей кончине. Чтобы этого не было, сердце должно ожить. Оживает оно тогда, когда мы чувствуем, что вечность реальна, действительна. А это бывает, конечно же, не от размышлений, не от самого по себе чтения, но от действия благодати - или через молитву, или через чтение, в особенности Евангелия. Это действие благодати, а не результат нашего собственного усилия. Только тогда, когда мы "столкнемся" с вечностью, сможет на нас подействовать и воспоминание какого-нибудь трагического, несчастного случая, неожиданной смерти или воспоминание учения святых отцов, скажем, о мытарствах, о частном суде. Самые православные догматы о будущей жизни человека, бессмертии души, о воскресении из мертвых, о вечном блаженстве и вечных муках оживут для нас в то время, когда мы сами приобретем хоть какой-то незначительный, хотя бы частичный, опыт познания вечности. Бывает это, еще раз повторю, более всего от молитвы, а если, как тоже часто случается, - от чтения Евангелия и отцов, то все равно начальная причина здесь - молитва. Она заставляет нас правильно воспринимать и Евангелие, и святых отцов, и даже собственные размышления или догматическое учение Церкви. Молитва все для нас оживляет.

Некоторые из святых отцов советуют специально упражняться в памяти смертной. Может быть, я человек весьма типичный для нашего времени, в смысле окамененного нечувствия, но из своего опыта - отрицательного опыта - скажу, что без молитвы Иисусовой на меня ничего не действовало. Чего я только не перепробовал, но одна молитва Иисусова делала меня восприимчивым к чему-либо духовному, все остальное без молитвы мне не помогало. И если исходить из своего собственного опыта, то, конечно же, я и вам должен дать совет не отделять эти две вещи, не заниматься отдельно памятью смертной, размышлением о смерти и отдельно молитвой, не посвящать специально какое-то время размышлениям о смерти. Я бы посоветовал в то время, которое вы отводите для молитвы, в час келейного правила, особенно возбуждать в себе, по возможности, воспоминание о будущей жизни и о нашем исходе из этой жизни. "По возможности" - почему я так говорю? Потому что человек не может выжать из себя то, чего в нем еще нет. Поэтому в отношении памяти смертной правильнее было бы сказать не "понуждать" - понуждать себя надо к внимательной молитве, - а "как бы настроиться в этом направлении, искать этого". И если от действия молитвы в вашем сердце начнет возникать и развиваться воспоминание о смерти, то вы будете знать, что это правильно. Постарайтесь его усвоить, сделать своим качеством, постоянно вам присущим. Когда же мы чересчур напрягаемся (сказанное не относится к молитве Иисусовой), то возникает опасность, что память смертная превратится у нас из действительной добродетели в какую-то мечту. Нам будет сниться, что мы бежим, а мы на самом деле - спим. Нам будет представляться, что мы размышляем о смерти с пользой для души, а в действительности это пустое. Мы вообразим, что внутренне подготовились, скажем, к терпению скорбей, а на самом деле при малейшем испытании вдруг окажется, что мы и малой неприятности не в состоянии выдержать; и при небольшом искушении мы забудем и о смерти, и обо всем остальном, все это "испарится" из нашего ума. Отсюда можем заключить, что это все искусственно. Понуждать себя нужно, но с большой осторожностью, чтобы не превратиться в актеров, играющих роль даже не для других людей, а для самих себя. Здесь надо двигаться с чрезвычайной осмотрительностью, знать меру своего преуспеяния и, скорее, не понуждать себя к памяти смертной, а понуждать себя к молитве и ожидать от молитвы памяти смертной. Не понуждать себя, скажем, к терпению скорбей, то есть не настраиваться внутренне - я имею в виду не конкретную жизненную ситуацию, но внутреннее духовное состояние, - а понуждать себя к молитве и ожидать, что через молитву мы получим добродетель терпения скорбей. Не смиряться нарочито, не играть роль смиренного, ничтожного человека, а понуждать себя к внимательной молитве и ожидать, что через молитву мы получим смирение. Ожидать! Но мы должны знать, чего нам нужно ожидать от Бога и что надо отвергать, что есть действительная добродетель, что полезно и что - кажущееся, мнимое. Все это необходимо различать, потому что в духовном, внутреннем мире человека действует, конечно же, не только один Бог, но и дьявол. И он прельщает, обманывает человека не единственно какими-либо видениями, образами, но он может и под видом смирения подсунуть человеку какое-то лицемерие, например смиреннословие, когда человек начинает о себе смиренно говорить: "Я великий грешник", "Я великая грешница", "Я хуже всех" - и так далее. Но он делает это не потому, что на самом деле так о себе думает, а просто потому, что знает, что так о себе говорить - хорошо. Таким образом, это - лицемерие, тщеславие и гордость, прикрывающиеся смиренными словами. И поскольку в нас все извращено, поскольку мы очень лукавые существа, то трудно бывает самому правильно разобраться, где ты правильно смирился, по-настоящему, а где была игра, где действительно память смерти, а где просто пустая мечтательность, игра в память смерти. Поэтому лучше, чтобы все это было даровано нам Богом, дарованное Им уже точно будет правильным, истинным и естественным. Пусть этого будет немного, но, по русской поговорке, "мал золотник, да дорог". Иначе возникнет опасность далеко уйти и запутаться. Есть много разных прекрасных добродетелей, например: самоукорение, терпение скорбей, память смертная, покаянный плач, - можно было бы перечислить и многие другие. Никто не скажет, что они плохи, но если мы отделим самоукорение от молитвы, то можем превратить его в игру. Если мы отделим память смертную или терпение скорбей от молитвы, то эти добродетели также превратятся у нас в игру. По крайней мере здесь есть большая опасность превратить все это в лицемерие, в показуху, так сказать, и не только для людей, но и для самих себя. Поэтому лучше воспринимать все непосредственно от Господа - через молитву, тогда все будет точно и правильно. Некоторые увлекаются и ставят на первое место не молитву, а ту или иную добродетель, например покаяние. Казалось бы, кто скажет, что оно плохо. Кто из христиан осмелится утверждать, что покаяние - это неправильно и плохо? Но без Иисусовой молитвы оно может оказаться ложным покаянием, его видимостью, даже истерикой, экзальтацией, а не покаянием. Кто из православных христиан скажет, что укорять себя нехорошо? Никто, разве что полный невежда. Но если мы самоукорение отделим от молитвы, то оно превратится в игру; мы будем просто говорить о себе плохо, ругать самих себя, но никакого смирения не достигнем. То же самое скажем и о памяти смертной: если мы отделим ее от молитвы и поставим на первое место, то память смертная может сделаться пустой мечтательностью, некой мизантропией, мрачностью. Человек будет постоянно думать о гниющих, разлагающихся трупах, о червях и так далее, но ничего собственно духовного в этом не будет. Многие рокеры ходят с изображениями черепов, представляют из себя что-то адское, но это отнюдь не наводит на память смертную. Возможно, я имею неправильный опыт или у меня почему-либо что-то не так, все это допустимо, но я не могу сказать вам то, чего не знаю, не могу говорить чисто теоретические вещи. По моему мнению, современный человек настолько изолгался, извратился, испортился, что без молитвы, без чрезвычайного упования и надежды во всем, до мелочей, не на себя, а на Бога он обязательно запутается, в том числе и в памяти смертной. Поэтому истинная память смерти, неподдельная, искренняя, настоящая, естественная, происходит, я думаю, прежде всего от молитвы Иисусовой, а другими средствами - размышлениями, созерцанием каких-либо событий, относящихся к смерти, или воспоминанием этих событий, чтением тех или иных святоотеческих книг, даже Евангелия - она только укрепляется и усиливается, но происходит настоящая память смерти от молитвы. Может быть, это утверждение и не всегда правильно и бывают другие разные случаи (несомненно, люди идут ко спасению разными путями), но описанный мною путь кажется мне наиболее безопасным, в особенности для нас, людей гордых, лукавых и к тому же не имеющих постоянного руководства. Значит, нам нужно избирать пути самые безопасные, простые и, как выражаются святые отцы, непадательные, то есть такие, на которых вероятность упасть самая малая.