Вопрос. Что должен делать новоначальный, для того чтобы стяжать память смертную?

Ответ. Новоначальный должен молиться и притом как бы ожидать, настраиваться на память смертную. Не фантазировать, а настраиваться. Словно глядеть умом, духом в эту сторону. Потому что если он будет размышлять на этот счет, то он из-за своих размышлений, скорее, только отвлечется от молитвы и они обратятся у него в пустое мечтание. Вдруг начнет, допустим, наш N размышлять о смерти. Что из этого выйдет? Один смех. Или D-трапезник. Тот, наверно, впадет в уныние - придется еще его веселить, шутить. Поэтому то, о чем я сказал вначале, надо делать с осторожностью, и, ранее я говорил об этом, гораздо лучше иметь память смертную как некую веху, на которую нужно ориентироваться, чтобы знать, правильно ты идешь или нет, чем специально предаваться размышлениям о смерти. Еще раз повторю, что они приносят пользу человеку тогда, когда у него уже есть некоторый опыт общения с вечностью, когда он уже, так сказать, сталкивался с нею. А иначе чем они для него будут? (Батюшка шутит.) Кладбищенские воры тоже в каком-то смысле размышляют о смерти: их интересует, когда кто умер, им надо это знать, чтобы могилы грабить. Но такие мысли пользы им не приносят. И гробокопатели, я думаю, помышляют: "Хоть бы побольше покойников было, чтобы побольше заработать".

Вопрос. Я действительно считаю себя грешной и ничтожной тварью...

Батюшка комментирует: Тварь, между прочим, очень хорошее слово. Тварь - это значит творение, и если ты не считаешь себя тварью, то, следовательно, считаешь себя богом. Так что слово "тварь" не нужно, наверно, употреблять в ходячем его смысле.

Я действительно считаю себя грешной и ничтожной тварью и в помыслах постоянно так о себе пишу. Это плохо?

Ответ. Я не думаю, что ты так считаешь. Иначе по поведению это было бы сразу видно. Кто считает себя грешным и ничтожным, тот, конечно, не будет ни осуждать, ни злословить, ни укорять и так далее. То есть одно дело почитать себя таким в уме, и другое дело - на самом деле, искренно, в сердце это чувствовать. Когда преподобный авва Дорофей сказал своему старцу - Варсонофию Великому, если не ошибаюсь, что считает себя хуже всей твари, тот ему ответил: "Это, сын мой, для тебя гордость - так думать". Но Авва Дорофей, в отличие от нас с тобой, был человеком умным и сразу понял, о чем идет речь. Он сознался: "Да, отче, это для меня гордость, действительно, но я знаю, что должен был бы так о себе думать". Тогда Варсонофий Великий сказал ему: "Вот теперь ты стал на путь смирения". То есть авва Дорофей признался, что в действительности не считает себя хуже всякой твари, он просто имеет теоретическое представление о том, что надо было бы ему так думать, но на самом деле такого искреннего о себе мнения у него нет. Это очень важно. Один подвижник утверждал, что он считает себя ослом. В подражание некоему авве Зосиме он говорил: "Я осел". А старец ему сказал: "Ты не имеешь права так себя называть, потому что когда авва Зосима именовал себя ослом, то он имел в виду, что он, как осел, все вытерпит, а ты ведь ничего не вытерпишь. Поэтому для тебя гордость - так о себе говорить". Надо научиться смотреть на себя трезво, лучше признать, что у тебя нет смирения. И это будет более серьезное, глубокое смирение, чем такая вот игра: "Я ничтожная тварь". Я тоже могу называть себя разными оскорбительными словами и, может, иногда даже называю, когда никто не слышит, но, скорее, я позволяю себе это для утешения. "Ах ты дурак, что ж ты сделал?" (допустим, я что-то не так сделал). Что с того? Это же не значит, что я считаю себя глупым человеком, я все равно полагаю, что я умнее многих и многих. Если даже таким образом мы сами себя укоряем, мы, тем не менее, делаем это шутя и любя. Не так ли? Очень трудно научиться не играть.

Вопрос. Позволительно ли ради стяжания памяти смертной напоминать себе, что внезапно тебя может настигнуть смерть: вдруг случится, что ты попадешь в аварию или станешь жертвой убийства?

Ответ. Если у тебя есть живое чувство вечности, если ты испытал его хоть в какой-то степени, то такие вещи могут быть полезны. Что понимать под чувством вечности? Это когда во время молитвы тебя охватывает страх оттого, что ты приближаешься к Богу, оттого, что ты ощущаешь вечность. Или когда при чтении Евангелия чувствуешь, что все, о чем написано, действительно так и было, например воскресение четверодневного Лазаря или какое-нибудь другое чудо. Я думаю, что тогда воспоминание о каких-то внезапных, страшных ситуациях, угрожающих человеку гибелью, и подобные вещи принесут ему пользу - об этом пишет Нил Сорский. В противном случае никакой пользы не будет и все это превратится в игру или, может быть, даже приведет к отчаянию, так что будешь бояться из дому выйти, думая: "Сейчас в аварию попаду, или на меня упадет кирпич, или бандиты на меня нападут".

Вопрос. Слышала мнение, что Иисусова молитва должна быть для человека как некий фон, то есть даже когда разговариваешь с другим человеком, читаешь ее. Правильно ли это или молитву должно читать только со вниманием?

Ответ. Это зависит от степени преуспеяния. Если ты преуспела в молитве, в особенности если у тебя уже началась непрестанная сердечная молитва, то и при разговоре с другими людьми ты будешь молиться. Может быть, не так внимательно, как во время келейного правила, но молиться будешь. Это, конечно, хорошо. Хорошо и в то время, пока я молчу и слушаю своего собеседника, хоть сколько-то, хоть как-то, пусть не совсем внимательно, но читать молитву Иисусову. Делать все это нужно, необходимо понуждать себя, насколько возможно, к тому, чтобы молиться непрестанно. Но сравнение молитвы с фоном не совсем верное. Превратить ее во что-то второстепенное было бы неправильно. Когда человек преуспеет в молитве, тогда она будет его увлекать. О жившей в XIX веке игумений Леушинского монастыря Таисии (есть книга ее воспоминаний) известно, что иногда при разговоре с людьми благодать так ее охватывала и она так погружалась в молитву, что переставала слышать, что ей говорят. И другой пример, который я приводил в сегодняшней проповеди. Отец Григория Паламы, будучи мирянином и будучи министром при византийском императоре, тоже имел необыкновенную благодать непрестанной молитвы. Даже во время разговора с императором он внезапно так увлекался умом в молитву, что не слышал слов самого царя. Царь знал об этом его состоянии. Когда министры жаловались ему на Константина, император говорил, что Константин имеет Собеседника гораздо лучшего, чем они. То есть порой молитва становится для нас "фоном" по необходимости, а вообще-то, она всегда является самым главным. Другое дело, что надо иметь здравый смысл. (Батюшка шутит.) Если отец Б., когда везет отца П. на машине, вдруг еще углубится в умное делание, хотя он и без того своим вождением вызывает у отца П. память смертную, то у того может возникнуть такая память смерти, что с ним случится сердечный приступ. Поэтому надо знать, когда и где углубляться в молитву.

Вопрос. У меня сомнение, правильно ли я пишу исповедь. Назовите основные принципы составления исповеди, порядок исповедания грехов и насколько подробно и досконально должна исповедоваться послушница?

Ответ. Если речь идет об откровении помыслов, то нужно рассказывать все: и хорошее, и плохое, - и с такой степенью подробности, чтоб была понятна ситуация. Можно записывать так натуралистично, так подробно, что из описания одного маленького греха получится целый роман. Было в литературе такое течение - французский роман 50-х годов, так называемый вещизм. Все обрисовывалось очень подробно, например: "Я беру вилку, вилка такая сякая", и описывается, какая это вилка, как я ее беру, как я накалываю, допустим, колбасу, как подношу ее ко рту, как я жую. Все было таким вот утрированным. Можно и так описывать грехи, но если духовник не является большим любителем авангардистской литературы, то ему может наскучить читать подобную исповедь. Поэтому грехи нужно записывать, как я когда-то уже говорил, точно - это самое подходящее слово, хотя, может, и непривычное. Писать точно. Ни чересчур подробно, ни слишком кратко, а именно точно, чтобы было ясно, о чем ты говоришь, какова ситуация, где, почему ты так подумал или сделал, чтобы можно было дать тебе тот или иной совет или по крайней мере просто понять, в каком ты находишься состоянии. Так нужно писать исповедь и послушнице, и схимнице, и всем.

Вопрос. У меня никогда нет "золотой середины" в отношении к наставнице: то мучают хульные помыслы, то появляется такая восторженность, что незаметно примешивается что-то чувственное. Наставник видится чуть ли не святым.

Ответ. И прекрасно! "Золотой середины" в данном случае быть не должно, потому что благодать Божия устраивает так, что человек становится слепым на недостатки своего духовного руководителя. Это действие благодати Божией. Отсюда не следует, что я должен требовать, чтобы вы меня почитали святым. Но если человек получает пользу от исповеди, то у него как раз такое отношение к наставнику и будет - поневоле. А когда ты начинаешь видеть недостатки своего духовника, или старца, или старицы, то это уже действие дьявольское. Конечно, разные бывают духовники и старцы, но мы говорим о правильном ходе дела. Встречаются и исключения, которые, к сожалению, часто становятся правилом. Скажем, в житии схиархимандрита Захарии рассказывается, что его старец был сребролюбцем, как и многие монахи Троице-Сергиевой Лавры в то время (дело было до революции). Он накопил большую сумму денег и вообще вел жизнь не монашескую. Этот старец никому не доверял, так что исповедал все свои грехи своему послушнику, когда тот не имел еще даже пострига, а тем более священного сана, и сказал: "Когда станешь священником, ты мне разрешишь эти грехи". Через много лет, уже после смерти своего старца по постригу, схиархимандрит Захария, которого в то время, до схимы, звали Зосимой, разрешил ему грехи - на голове другого монаха. То есть бывает и так, что старец только формально остается старцем, числится, так сказать, а на самом деле духовным руководителем не является. Но мы ведем речь о действительном духовном руководстве, когда ты - в том случае, если слушаешься - чувствуешь от него пользу. Именно если слушаешься, потому что иначе пользы никакой не будет и не может быть, хотя бы твоим старцем был Антоний Великий. И если, благодаря своему послушанию, ты чувствуешь, что получаешь пользу от своего руководителя, то, следовательно, истинное отношение к нему-видеть в нем святого человека и совершенно безупречного Ангела. Это значит, что действует благодать Божия, и даже не нужно думать, является ли наставник таким на самом деле или нет. Когда же ты начинаешь видеть, что он и то не так делает, и это не так, то здесь уже имеет место действие бесовское. Если мы чувствуем пользу от руководства старца, опять же подразумеваются те только случаи, когда он достоин хоть какого-то доверия, то у нас и появляется отношение к нему как к человеку святому, и такого отношения нужно, так сказать, искать. А если мы начинаем замечать недостатки, грехи, пороки своего старца, иногда, может, и соответствующие действительности, то, следовательно, нам открывает на него глаза дьявол. Как он искушал Адама и Еву, обещая, что откроются их глаза и они будут как боги, познавшие добро и зло, так и здесь он с нами поступает.