Показав, что язычники в своих обвинениях христианской религии пришли к неправильным заключениям о ней вследствие незнакомства с ней, Тертуллиан после этого показывает им истинные предметы христианского поклонения. «Мы почитаем, – говорит он, – единого Бога, Который Своим Словом, премудростью и всемогуществом сотворил из ничего мир со стихиями, сотворил тела и духов в проявление своего могущества. Он невидим, хотя и можно Его видеть; Он бесконечен, хотя по благодати Его и можно представить себе; Он непостижим, хотя Его можно постигать при помощи разума. Отсюда открывается его истинность и величие. Ведь все, что можно видеть, обнимать, ощущать обыкновенным путем, – ничтожнее глаз, которыми видят, рук, которыми осязают, чувств, с помощью которых ощущают. Бесконечное же только познается Самим Собой. Вот эта-то непостижимость Бога и побуждает стремиться к Его познанию. Могущество Его величия делает Его и непостижимым и постижимым для людей. В этом состоит главная вина тех, которые не хотят познать Того, Которого они не могут не знать. Хотите, мы докажем существование Бога по Его творениям, которые нас окружают, оберегают, радуют, устрашают? Хотите, мы докажем Его бытие на основании свидетельства самой души? Заключенная в темницу тела, обольщенная развращенными наставлениями, обессиленная страстями и вожделениями, порабощенная ложным богам, душа, лишь только пробуждается, как бы с похмелья или от сна, или после болезни обретает свое здоровье, именует Бога единственным именем, которое прилично Ему: «Велик Бог! благ Бог! что Бог даст!» – так говорят все. Душа признает Бога своим судьею, когда говорит: «Бог видит, – Богу отдаю себя на суд, и Бог мне воздаст». Это свидетельство души, по природе христианки! И произнося эти слова, она взирает не на Капитолий, а на небо – там жилище Бога живого, а она знает, что она от Бога и с неба сошла на землю» (гл. 17).

Чтобы не оставить никакого сомнения в существовании истинного Бога с такими признаками, Тертуллиан указывает язычникам на подтверждающие это книги Св. Писания, перевод которых, сделанный при Птоломее Филадельфе, дает язычникам возможность познакомиться с ними, Глубокая древность этих книг, которой язычники придают большое значение, подтверждается тем, что первый писатель их, Моисей, был современником аргосского царя Инаха, жил на 400 лет раньше Даная, на 1000 лет раньше разрушения Трои и на 500 лет раньше Гомера. Остальные пророки (писатели) жили после Моисея, но и позднейшие из них жили раньше древнейших языческих мудрецов, законодателей, историков. Божественное же происхождение книг Св. Писания доказывается тем, что все предсказанное пророками исполнилось с буквальною точностью: земля поглощала города, море затопляло острова, возникали международные и междоусобные кровавые войны – все, как было предсказано. На основании этого нужно верить, что исполнится и то, что предсказано, но еще не исполнилось» (гл. 18-20).

Кроме невидимого Бога, Отца и Творца вселенной, христиане почитают еще Его Сына, Иисуса Христа, Которого язычники неосновательно считают простым человеком. «Пророки, – говорит Тертуллиан, – возвещали иудеям, что Бог в последние времена века изберет Себе из всякого народа и племени и во всех местах земли более преданных поклонников, на которых он излиет большую благодать, сообразно с достоинством Основателя учения. Предсказано было, что посредником и учителем этой благодати и этого учения, светом и вождем рода человеческого будет Сын Божий, рожденный не так, чтобы мог стыдиться Своего происхождения; Он не будет обязан Своим рождением ни кровосмешению с сестрою, ни бесчестию девушки, ни прелюбодеянию с чужою женой, ни отцу-богу, превратившемуся или в змея, или в быка, или в птицу, или в золотой дождь (в этом вы узнаете вашего Юпитера). Сын Божий рожден даже не от супружества: Мать Его не знала мужа. Но прежде я поговорю о Его природе, чтобы вы поняли, каким образом Он родился. Мы уже говорили, что Бог создал вселенную Своим Словом, премудростью и могуществом. Ваши философы (Зенон, Клеанф) также признают, что Творец мира есть ????? – слово и разум. И мы также утверждаем, что сущность слова, премудрости и могущества, при помощи которых создан мир, – есть дух, которому присуще слово, когда Он повелевает, премудрость, когда Он все приводит в порядок, могущество, когда Он все совершает. Мы веруем, что Бог произнес (Слово), и произнеся, родил Его, и что по этой причине Оно именуется Сыном Божиим, а по причине единства существа называется Богом; ибо Бог есть дух. Когда солнце испустит луч, то луч этот есть часть целого; но солнце находится в луче, потому что это его луч, и через это не производится отделения, а делается только расширение существа. Так, от духа – дух и от Бога – Бог, как свет, возженный от света. Начальное вещество остается целым и не умаляется, хотя и производит из себя множество свойств. Так и рожденный от Бога есть Бог, Сын Божий и оба составляют одно существо: таким образом от духа происходит дух, от Бога – Бог, иной по личному свойству, а не по числу; по степени, а не по естеству; происходит из своего начала, не покидая его. Этот луч Бога, согласно древнему пророчеству, сойдя на Деву и воплотившись в Ее утробе, родился Богочеловеком. Это – Христос. Иудеи, на основании пророчеств, знали о Его пришествии и ожидали Его, но, не поняв пророчеств о двояком Его пришествии – первом уничиженном, а втором славном – не поверили Ему пришедшему и озлобленные Его учением, которое обличало их, предали Его Понтию Пилату, распяли и погребли Его, но Он воскрес в третий день, в течение сорока дней являлся ученикам Своим и потом вознесся на небо, а ученики Его, согласно Его повелению, разошлись проповедовать Евангелие по всему миру. Это произошло при Тиверие, римском императоре, которому Пилат сделал донесение об этих событиях в Иудее. «Считайте, – говорит после этого Тертуллиан, – Его за человека; но мы верим, что Бог хочет, чтобы Его познавали и чтили через Христа и во Христе. Пусть же будет позволено Христу проповедовать о Своей Божественности для того, чтобы просветить для познания истины. Исследуйте, действительно ли Христос – Бог, действительно ли Его религия преобразует, ведет ко благу тех, которые познали ее! Отсюда можно будет заключить, что ложна всякая другая, противоречащая ей религия; в особенности та, которая, скрываясь под именем и образами мертвецов, доказывает свою божественность какими-то мнимыми знамениями, чудесами и пророчествами» (гл. 21).

Возвращаясь опять к язычеству, жизненность которого, несмотря на явную нелепость его учения, поддерживалась мнимыми знамениями, чудесами и пророчествами, Тертуллиан показывает, что эти удивляющие язычников явления происходят от демонов, увлекающих язычников к заблуждению. Эти демоны, вся деятельность которых направлена на зло, и главным образом к усилению языческого идолопочитания и бесопочитания, делают предсказания, узнав их из Св. Писания; наслав на людей болезни и потом исцелив их, заставляют верить в свое могущество. Они участвуют и в гаданиях, и в прорицаниях оракулов; одним словом – они всячески стараются показать, что они боги, именами которых они прикрываются, но «пусть, – говорит Тертуллиан, – перед ваш трибунал приведут одержимого бесом; пусть какой-нибудь христианин прикажет этому духу заговорить, и тот сознается, что он в действительности демон, а ложно назвался Богом. Если дева Целестис, представительница дождей, если Эскулап, изобретатель медицины, – не признают себя демонами, не решаясь солгать христианину, то на этом же месте пролейте кровь дерзкого христианина. Поэтому ничтожны боги ваши, которых вы почитаете. Если бы истинно было божественное происхождение ваших богов, то им не злоупотребляли бы демоны, и не отрицали бы его сами боги. Изобличивши ложность ваших богов при помощи самих же богов, мы тем же путем дадим знать, каков истинный Бог, – точно ли Он – Бог, и ни един ли только тот Бог, Которого исповедуем мы, христиане, и не следует ли веровать в Него и поклоняться Ему так, как предписывает вера и учение христиан? Все наше могущество и власть над демонами заключается в имени Христа и в упоминании угрожающих кар, которых они ожидают себе от Бога через Христа. Боясь Христа в Боге и Бога во Христе, они подчиняются рабам Бога и Христа. Веря их лжи, поверьте им, когда они говорят правду. Никто не лжет, раскрывая свой позор. Благодаря их собственному признанию, что они не боги, что нет иного Бога, кроме Единого Бога, Которому мы служим, мы можем сложить с себя обвинение в оскорблении, главным образом, римской религии. Ибо, если верно, что ваши боги – не боги, то и ваша религия перестает быть религией. А если нет религии, то и мы невиновны в оскорблении религии» (гл. 22-24).

Привязанность римлян к своим богам основывалась еще на убеждении, что за особенно усердное служение национальным божествам и почтительное отношение ко всем иноземным Рим получил господство над целым миром. Рассеивая эту иллюзию, Тертуллиан говорит, что, с одной стороны, религиозность римлян не предшествовала их величию, так как при начале Рима римский культ не был развит, а с другой, – история отмечает больше случаев неуважения римлян к богам, чем почтения к ним. «Ведь царства получают начало от войны и расширяются победами. А войны и победы немыслимы без взятия и разрушения городов, что влечет за собою оскорбление богов: наравне с гражданами одинаково страдают от грабежа боги и люди. Следовательно, у римлян столько трофеев, сколько и святотатств. Возможно ли представить себе, что возвысились благодаря своей религиозности те, которые, возвышаясь, оскорбляли религию и, оскорбляя ее, возвышались. Не раздает ли царства Тот, в чьем владении находится и мир, разделенный на царства, и люди, которые царствуют? Не Тот ли устроил порядок смены владычества в известные периоды времени, Кто был раньше всех времен, Кто создал периоды времен? Не Тот ли возвышает города, Кто владычествовал над человеческим родом, когда еще не было городов?» (гл. 25-26).

Из доказательства, что языческие боги, несмотря на все усилия язычников защитить их существование, в действительности не существуют, Тертуллиан выводит заключение, что таким мнимым богам не следует приносить жертв, к чему принуждают язычники христиан под страхом наказания (гл. 27). По мнению Тертуллиана, принуждение христиан к подобным жертвоприношениям есть несправедливое и глупое насилие над религиозной свободой человека. Отсюда он делает переход к другому, очень важному обвинению христиан в оскорблении императорского величества. Он говорит, что как бесполезно приносить языческим несуществующим богам всякие вообще жертвы, так в частности и жертвы о здравии императора, потому что эти боги не в состоянии защитить своих собственных статуй и поручают их охрану императорской страже (гл. 28-29).

«Мы же, – говорит Тертуллиан, – за здравие императоров молим Бога вечного, живого, милости Которого, предпочтительно перед другими (богами), ищут сами императоры, так как благодаря Ему каждый из них стал императором, а еще прежде, чем быть императором, – человеком; власть пришла к ним из того же источника, откуда и жизнь. У этого Бога мы просим всем императорам долголетней жизни, спокойного царствования, безопасности во дворце, храбрости в войсках, верности в сенате, честности в народе, мира во вселенной; наконец, исполнения всего, что может пожелать человек и император. Кто полагает, что мы нисколько не заботимся о здравии императора, может заглянуть в наши книги, которые заключают в себе слова самого Бога. Оттуда вы узнаете, что Бог говорит ясно и точно: «молитесь за царей, правителей, властей, чтобы все у вас было спокойно». Впрочем, мы имеем другую важнейшую причину для молитвы за императора, даже за весь строй империи и за государство римское; мы ведь знаем, что существование римской империи отдаляет кончину всего мира и страшные бедствия, грозящие ему при кончине века. Таким образом, не желая видеть кончины мира и моля об удалении от нас этого момента, мы желаем долговечности римской империи (гл. 30-32). Почему же христиане – государственные преступники? Не потому ли, что они воздают императорам не пустые, не лживые, не безрассудные почести, но, исповедуя истинную религию, празднуют торжественные императорские дни излиянием чувств своего сердца, а не совершением распутств? Мы, вероятно, весьма виноваты за то, что желаем императору всех благ, не переставая быть трезвыми, целомудренными и скромными. В эти радостные дни мы не покрываем домов наших лаврами, не возжигаем светильников среди белого дня, не придаем жилищам своим вида публичных домов. Может быть те, которые не хотят считать нас за римлян, а за врагов римских императоров, сами окажутся преступнее, чем христиане?! Если бы природа облекла сердце наше каким-нибудь прозрачным покровом, в чьем сердце не открыли бы мы все новых и новых императоров, быстро сменяющих один другого, причем каждый новый император раздает подарки? «Но толпа, – говорите вы, – всегда останется толпою». Люди прочих сословий, бесспорно, отличаются искренней верностью, сообразно своему высокому положению. Но откуда же появляются Кассии38, Нигеры, Альбины? Откуда те, которые убивают императора между двумя группами лавровых деревьев?39 Откуда те, которые ранее совершенствуются в гимнастике, чтобы искуснее его задушить? И до самой последней минуты нападения на императора, все они и в храмах, и дома приносили жертвы за здравие императора и клялись его гением, а относительно христиан не упускали случая называть их общественными врагами. Верность и преданность императорам не заключается в суетных проявлениях мнимого усердия, под личиною которых измена так хорошо умеет скрываться. Они состоят в чувствах любви, которые обязаны мы иметь ко всем людям. Нам запрещено кому бы то ни было делать зло или желать его, а что не позволено против всякого другого, то еще менее позволено против того, кого Бог столь высоко вознес. Беру в судьи вас самих. Сколько раз толпа, не выждав даже вашего приказания, бросала на нас камни и зажигала наши дома? Во время вакханалий не щадятся даже и мертвые. Трупы христиан, уже испорченные, обезображенные, извлекаются из гробов, разрубаются на куски и подвергаются поруганию. Но заметили ли вы, чтобы мы когда-либо старались отомстить за такое ожесточение, преследующее нас даже за гробом? Достаточно было бы одной ночи с факелами, чтобы воздать зло за зло, но не дай Бог, чтобы божественная религия употребила когда-нибудь человеческие средства к отмщению за себя. Не принимаясь даже за оружие, не поднимая мятежа, мы могли бы победить вас одним тем, что отделились бы от вас. Потеря столь великого числа граждан всякого состояния обессилила бы государство и достаточно бы вас наказала (гл. 33-37). Поэтому следовало бы вам щадить и считать в ряду дозволенных сект религию, в которой нет ничего, что возбуждает опасение в недозволенных скопищах. Не будучи одержимы пристрастием ни к славе, ни к почестям, мы не имеем нужды ни в скопищах, ни в заговорах; вселенная – вот наше государство» (гл. 38). Мысль о враждебности христиан общественному строю и о составлении ими противогосударственных заговоров возникла из того, что христиане в тайных местах составляли молитвенные собрания. Поэтому Тертуллиан подробно описывает эти собрания, давая видеть, что их невинный, исключительно религиозный характер уничтожает всякое подозрение в их политической неблагонадежности. «Мы сходимся, – говорит он, – чтобы молиться Богу, составляем священный союз, благоприятный Ему, молимся об императорах, об их министрах, о всех властях, о мире, о благосостоянии всего мира и о продолжении века сего. Мы собираемся, чтобы читать Священное Писание, из которого, смотря по обстоятельствам, почерпываем необходимые для нас сведения и наставления. Сие святое слово питает нашу веру, поддерживает нашу надежду, укрепляет нашу уверенность, утверждает в доброй нравственности, запечатлевая в нас заповеди. Тут-то происходят увещания и исправления, произносятся приговоры именем Божиим. Будучи уверены, что пребываем всегда в присутствии Его, мы совершаем как бы суд Божественный, и тяжко согрешивших отлучаем от общих молитв, от наших собраний и от всякого с нами общения, и это осуждение предваряет будущий Страшный суд. Председательствуют старцы, достигая такой чести не куплею, но испытанным своим достоинством. Дело Божие ценою золота не продается. И если есть у нас нечто в роде казны, то мы приобретаем ее не от постыдной торговли верою. Каждый ежемесячно, или когда захочет, вносит известную умеренную сумму, сколько может и сколько хочет, потому что никто не принуждается, но приносит добровольно. Это касса благочестия, которая не издерживается ни на пиршества, ни на распутства, но употребляется на пропитание и погребение нищих, на поддержание неимущих сирот, на содержание служителей, изнуренных старостью, на облегчение участи несчастных, потерпевших кораблекрушение. Если случается христиане, сосланные в рудники, заключенные в темницы, удаленные на острова за исповедание ими своей веры, то и они получают от нас вспомоществование. Есть же люди, поставляющие нам в вину и такую братскую любовь к ближнему. «Посмотрите, – говорят, – как они любят друг друга, как они готовы умереть друг за друга» Мы называем друг друга братьями, вы и это ставите нам в позор, но только потому, что у вас под родственными именами скрывают неродственные чувства. Мы и вам братья по праву природы, общей для всех матери, хотя вы недобрые братья, потому что в вас мало человеческого. Гораздо справедливее называются и считаются братьями те, которые признают Бога единым своим Отцом, которые напоены единым духом святости, которые, оставив неведение, узрели единый свет истины. Но, может быть, вы не считаете нас за братьев или потому, что об имени нашем не упомянуто ни в одной из ваших трагедий, или потому, что мы живем по-братски, соединенные общностью имуществ, между тем как у вас эти имущества производят раздоры между братьями. Составляя между собою одно сердце, одну душу, можем ли мы отказываться от общности имуществ! Все у нас общее, кроме жен; в этом одном отношении мы разделяемся друг от друга, тогда как вы в этом отношении имеете общение со всеми. Вы стараетесь опорочить наши вечери, считая их не только преступными, но и роскошными. Между тем, одно имя их показывает, по какому побуждению они составляются. Их называют агапы. Слово греческое, означающее любовь. Все, что на них происходит, благоприлично и учреждено соответственно видам религии. Во время вечери не терпится никакой низости, никакой нескромности: садятся за стол не иначе, как помолясь Богу; едят столько, сколько нужно для утоления голода; пьют, как пристойно людям, строго соблюдающим воздержание и трезвость; насыщаются так, что той же ночью могут возносить молитвы Богу; беседуют, зная, что Бог все слышит. По омовении рук и зажжении светильников, каждый приглашается петь хвалебные песни Богу, извлеченные из Священного Писания, или кем-либо сочиненные. Вечеря оканчивается, как и началась, молитвою. Выходят оттуда не для того, чтобы производить бесчинства, буйства и смертоубийства, но идут домой тихо, скромно, целомудренно: выходят скорее из школы добродетели, чем с вечери. Запретите, уничтожьте наши собрания, если они состоят в каком-либо отношении с опасными и преступными скопищами, или если можете упрекнуть их в том же, в чем обвиняются обыкновенные заговоры» (гл. 39).

Обычным обвинением христиан было и то, что христиан считали виновниками общественных бедствий и бесполезными членами общества. На первое обвинение Тертуллиан отвечает, что бедствия еще большие, чем теперь, постигали мир еще до появления христианства в наказание за удаление людей от истинного Бога, и что теперь эти бедствия значительно смягчились, так как мир имеет в лице христиан заступников перед Богом (гл. 40). Удивляясь второму обвинению, он говорит: «Мы живем вместе с вами, пользуемся той же пищей, одеждой, тот же у нас внешний образ жизни, – те же жизненные потребности. Живя с вами, мы не обходимся без форума, без рынка, без бань, без гостиниц, мастерских, ярмарок. Вместе с вами и подобно вам мы плаваем, отправляем военную службу, обрабатываем землю, торгуем. Я не понимаю, каким же образом мы можем оказаться бесполезными членами общества, в котором мы живем? Но вы скажете, что доходы храмов уменьшаются со дня на день. Извините: наших средств не хватит для помощи и людям, и нищим богам. Сверх того, мы полагаем, что обязаны давать только тем, кто просит. Пусть Юпитер протянет руку, мы подадим и ему. Мы расходуем более на уличные милостыни, чем вы на жертвы в храмах. Истинной, действительной потерей, на которую, однако, никто не обращает внимания, является потеря стольких невинных людей, которых вы губите. Мы одни невинны. Что тут удивительного, если невинность составляет для нас необходимость? Сам Бог наставил нас в ней. Может ли человеческая мудрость отыскать, в чем заключается истинное благо? Какая из заповедей совершеннее: та ли, которая гласит: «Не убивай», или та, которая предписывает: «Не гневайся». Та ли, которая запрещает прелюбодеяние, или та, которая ставит в вину даже соблазн глаз? Какая мудрее: та ли, что запрещает поступать несправедливо, или та, что запрещает даже отплачивать обидой за обиду?» (гл. 42, 44-45).

Так как, наконец, отвергая божественное происхождение христианства, считали его философской сектой, то Тертуллиан, с одной стороны, укоряет язычников в непоследовательности, потому что они относятся к христианам иначе, чем к философам, а с другой, – показывает глубокую разницу между философскими доктринами и христианским учением. «Философов, – говорит он, – нельзя сравнивать с христианами ни по их учению, ни по чистоте нравов. У христиан последний из ремесленников не только знает Бога, но может и другого научить Богопознанию и удовлетворительно дает ответ на каждый вопрос о Боге. Между тем, как Платон утверждает, что Творца вселенной и познать нелегко и, познавши, трудно объяснить всем. Известно, как Спевсипп, ученик Платона, был убит, захваченный на месте прелюбодеяния. Христианин же бывает мужем только своей жены. Что общего между философом и христианином? Между учеником Греции и учеником неба? Между тем, кто выдумывает все новые заблуждения, и тем, кто бережно хранит истину? Между похитителем истины и ее стражем? Эти люди (философы), страстно жаждавшие славы, старались проникнуть в возвышенный смысл нашего писания; встречая там что-нибудь, отвечавшее цели их любопытства, они присваивали себе. Не признавая божественности писаний, они не задумались изменить их. Вместо того, чтобы познавать Бога таким, каким они нашли Его в Священном Писании, стали размышлять о Его природе, свойствах, месте обитания. Платоники считают Бога бестелесным, стоики – телесным. По Эпикуру Бог состоит из атомов, по Пифагору – из чисел, по Гераклиту – из огня. Различно смотрят они и на субстанцию души; по одним, она божественна и смертна, по другим, она неотделима от тела. Каждый прибавляет и изменяет, согласно своему желанию. Всем исказителям Евангелия мы возражаем, что единая, истинная религия получила начало от Иисуса Христа, передана нам апостолами, которыми эти позднейшие толкователи будут некогда изобличены» (гл. 46-47).

«Апологетик» кончается тем же, чем и начался, – указанием несправедливости преследования христианской религии и мучений ее последователей, которые приводят к совершенно обратным результатам, чем ожидают от них язычники: кровь казненных христиан становится семенем, от которого вырастают новые христиане (гл. 50).

К народам

В первой книге «к народам», состоящей из 20 глав, высказываются в защиту христианства те же доводы, которые были приведены в «Апологетике», с соблюдением того же почти порядка, а иногда и одними и теми же словами. Более оригинальною является вторая книга, полемического содержания, в которой Тертуллиан критикует языческий политеизм.

«Если я обращусь, – говорит он, – к Варрону с вопросом, кто создал языческих богов, то он скажет мне: философы, народы или поэты. Итак, три класса богов: физические боги, признаваемые философами, мифические боги, воспетые философами, наконец, национальные боги, почитаемые простым народом. Но если философы создали своих богов при помощи гипотез, если поэты заимствовали своих мифических богов из баснословии, народы же придумали своих богов благодаря фантазии или своему произволу, – то где же отыскать истину? В гипотезах? Но гипотеза предполагает недостоверность. В мифе? Но миф ни что иное, как сплетение нелепостей. В народном почитании? Но такого рода божество только случайное божество, и притом принадлежащее только почитающему его городу. Короче сказать: у философов нет ничего достоверного, ибо они в вечном несогласии между собой; у поэтов постыдные рассказы, не заслуживающие внимания; что же касается народов, то тут все случайно, временно, ибо все – плод произвола. Признаки истинной божественности таковы, что не выводятся из малодостоверных умозаключений или гипотез, не могут иметь никакого отношения к последним баснословиям, не нуждаются в случайном принятии божества тем или другим народом. Божество следует понимать таким, каким Оно есть в действительности, – безусловно истинным, совершенным в своих свойствах и универсальным, – принадлежащим всем людям вообще. Возможно ли веровать в какого-нибудь бога, опираясь на какую-нибудь гипотезу, миф или на основании постановления какого-нибудь города? Разумнее будет вовсе ничему не верить, чем допустить предполагаемого бога, или бога, за которого мне придется краснеть, или бога, возведенного в это достоинство городом. Мы, например, выражаем нашу признательность или порицание не тем вещественным предметам, при помощи которых мы получаем удовольствие или неприятности, но тем, у которых эти предметы в руках и которые употребляют их согласно своей воле. Если кто из вас впадет в болезнь, то за излечение от нее он будет благодарить не шерсть, не противоядия, не лекарства, но врача, опытная рука которого сумела приложить или дать их вовремя больному. Раненый в бою жалуется не на меч, не на копье, но на неприятеля или разбойника. Потерпевшие кораблекрушение клянут бурю, но не приписывают своего несчастия мелям и волнам, и они правы, ибо очевидно, что все происходящее должно приписывать не орудию, но производящей его причине: в ней начало каждого факта, цель и средства его совершения. Но ваши философы, мудрые во всем остальном, рассуждая о божестве, нарушают законы явлений и вещей, а именно – отнимают все значение и достоинство у Виновника всего и не стараются найти Верховную, все производящую Первопричину».

К Скапуле