— Вы пришли сюда... — начал Митрофан.

Главный жрец прервал его и с какой-то горечью вымолвил:

— Убить тебя.

И опустил он свою седую голову.

Морщинка вдруг упала между Митрофановыми бровями, и дрогнула его нижняя губа. «Они приходили, чтобы убить меня. Бог не попустил. Но что я сделал им дурного? Неужели проповедь истины не может быть совершаема без кровопролития и смертей? Неужели человек должен стать убийцей, чтобы в конце концов все-таки преклониться пред величием христианства и стать овцой стада Христова?»

С нескрываемой печалью взглянул Митрофан на своих врагов и только промолвил:

— Идите туда, откуда вы пришли. Идите с миром.

И, поклонившись кебунам, он воротился в пещеру и снова стал молиться. Теперь он уже благодарил Бога за свое спасение.

Слабой походкой, точно после продолжительной болезни, направились кебуны от пахты. Ночь еще не начинала таять... Еще ветерок, предвестник утра, не летал над тундрой, которая спала мертвым сном пустыни. Кебуны возвращались к лопарям, подавленые только что происшедшим. Неудача мало того, что угнетала их, но также и страшила. «Что может быть, — думали они, — когда лопари узнают об этом? Не повредили ль мы сами себе? И, в свою очередь, Митрофан не отомстит ли нам?»

Такие и подобные мысли приходили в голову каждому из жрецов, и трепет овладевал ими все сильнее и сильнее по мере того, как они приближались к лопарскому кочевью.

Они вошли в свою палатку, куда обыкновенно никто из посторонних не входил, улеглись на оленьих шкурах, но долго не могли заснуть. Страх за последствия неудавшегося убийства гнал прочь от них сон. Кебунам казалось, что если они уснут, Митрофан подкрадется и убьет их, то есть отмерит тою же мерою, какою они мерили ему.

Ночь проходила, но никто вообще не являлся. Страх как будто стал затихать. Брала свое усталость. Мало-помалу кебуны начали погружаться в дремоту. И, наконец, заснули.

А в это самое время Митрофан молился за врагов своих. И никто не узнал, даже Ильмаринен, никому из лопарей не сказал Митрофан, что произошло в эту ночь.

Ночь ушла и унесла свою тайну...

Божие дело

Лет 15 прошло с тех пор, как Митрофан поселился в Лапландии. В течение этого времени ему удалось многих обратить ко Христу, а во многих поколебать веру в могущество и власть кебунов. Лопари все больше и больше убеждались, что Митрофан желает им только добра и что единственною целью его проповеди служит желание просветить их и помочь осмыслить им их существование. Число друзей и приверженцев его росло и росло. Располагали лопарей к Митрофану его смирение и любвеобильное сердце.

Область его проповедничества все увеличивалась и, вместе с тем, росло число отступников от язычества. Митрофан трудился, не зная устали, опасаясь, чтобы ни один день не пропал даром. Лопари приходили беседовать к нему вразумляться; он же разбирал и всякие недоразумения, возникавшие среди уверовавших во Христа лопарей. Во многом ему помогал Ильмаринен, который глубже других проникся христианством и толково разъяснял своим соплеменникам, как надо поступать в том или другом случае. Но хотя сторонников нового учения насчитывалось уже немало, однако и язычников оставалось еще очень много. Не у всех лопарей доставало мужества отречься от веры отцов и отвернуться от кебунов.

Жрецы еще властвовали над большинством.

Однажды летним вечером проповедник христианства плыл на утлой ладье по Нявдемской губе. Светлые, чистые воды ее бежали меж гористых то зеленых, то серых берегов к острову Шалима. С Ледовитого океана дул ветерок и подталкивал ладью. Митрофан плыл к лопарям, кочевавшим по этому острову, чтобы побеседовать с ними, как вдруг он видит — на горе Акко собралось множество лопарей. Шум от их голосов разносится далеко вокруг.

Акко возвышалась над островом. Ее вершины уходили в синюю высь, туда, где пар?т только орлы.