* * *

Теперь мне хочется сделать "шах и мат королю" детоубийства. Не знаю, кто он, и не ищу имени, обращаясь только с понятием. Мы привели стихи Тютчева. Ну, хорошо; с одной стороны, Тютчев, с другой  Спенсер, Бокль, Вундт и вообще нигилисты, физиологинигилисты. Мы в чьюто веру верим. Но в чью? Берем основной стих Тютчева:

Вы зрите лист и цвет на древе;

Иль их садовник приклеил?

Иль зреет плод в родимом чреве

Игрою внешних, чуждых сил?

Да, это вечно убедительно; материнство есть вечная религия, так я думаю, так думал Тютчев. Кстати, так думал псалмопевец Давид, выразившись именно о рождении дитяти: "Иду ли я, отдыхаю ли, Ты (Бог) окружаешь меня, и все пути мои известны Тебе... Сзади и спереди Ты объемлешь меня, и полагаешь на мне руку Твою... Ты соткал меня в чреве матери моей... Не сокрыты были от тебя кости мои, когдая созидаем был в тайне, образуем был в глубине утробы. Зародыш мой видели очи Твои... К Тебе привержен есмь от ложесн " (псалом 21, стих 11). Да, так вот как говорит Давид, с какими физиологическими подробностями, в замене которых Тютчев поставил восемь точек. В дополнение к поэту, выразившемуся о "дышащих солнцах", я замечу, что есть действительно некоторое тайное основание принять весь мир, универс, за мистикоматеринскую утробу, в которой рождаемся мы, родилось наше солнце и от него  земля. Напр., свет солнца ведь действительно органический. Он не расслабляет, как жар печи, не вызывает головной боли и удушья. Он оживотворяет. Наконец,  он определенно сложенный из разных цветов, и мне хочется сказать: органически сложенный. Удивительно его действие на все живое, и это действие только на одно живое  тайна, чудо. Но вот еще наблюдение: желтый цвет солнца и звезд сходен с цветом желтка в яйце. Скажут  случайно: пусть так! Но я еще добавлю, что пурпур зари, из которого выходит и в которое входит солнце, сходен с пурпуром крови, из которой во всяком случае выходит яйцо; а белый луч солнца, белый, как эта бумага, на которой я пишу, сходен по белизне с молоком матери и с разрезом всякого почти, например, в разрезанном ядре свежего ореха, семени. Солнце не хладеет: только живое не хладеет, и мы рождаемся и умираем при 37 градусах. Все остальное, решительно все, от лучеиспускания, по непреложным законам механики  хладеет. Нет из этого исключения, кроме звезд и солнца, "умных очей" Божества. Живые очи, которые мы так понимаем умными своими очами... Но ребенок! ребенок!

 Как же его тогда убить, когда он животен, жив? И когда жив  Бог? Когда есть,  удлиню термин, разверну мысль его,  "ЖивоБог", Бог "животный", "имеяй живот" в Себе, "ключи жизни" Имеяй?..

 Конечно, нельзя убить ребенка.

 Но, однако, он убивается. И простите, кто ударил отрицанием в кровь и семя, кто первоначально и хотя бы самым легким мановением руки "отмел" кровь, живое, "животное", извел "животный принцип" из религии,  тот и есть подлинный, хотя бы неисследимый и уже невидимый, родоначальник всех детоубийств.  Во всяком случае, не рождающая мать убила. Она "животным" чревом дала жизнь, а не от нее идущее понятие, идея какаято, логика и дух, отняла жизнь. "Незаконнорожденный", "не нужно рожденный", "не нужно бы родиться", "ненужный"... Конечно, такой если умер  то "слава Богу"; у нас это и о законных умерших говорят ("не нагрешит"): так какое надо маленькое прибавление к этому, и содержащееся в укоре стыда, чтобы он умер. Но я кончу о природе и ее мистицизме, и не со своей, но с богословской точки зрения. У нас был прекрасный законоучитель, как теперь помню,  отец Андрей, старенькийпрестаренький, и с несколько смешными манерами. Он любил нас удивлять, поражать. Как теперь помню, это было в четвертом классе гимназии. И вот раз, объясняя нам на уроке о всемогуществе и беспредельности воли Божией, в которой "вся, яже суть", он быстро обернулся и изрек:

 А чтото есть неподвластное воле Божией? Чтото есть, чего Бог не может сделать?..

Мы раскрыли рот с изумлением. Он торжествовал: