Он стоял отвернувшись к окну. Я сидел на кушетке. В комнате было полутемно, скоро зажигать свечи.

 Что же нам делать? Я молчал.

 Как можно сгонять с земли народ? Народ сидит на земле. Как же можно его, как саранчу, сгребать в ямы и давить.

И опять я молчал. Я помнил о процентщиках, но не хотел его обижать и ничего не сказал.

 Безвыходное положение.

Все его в дому звали "Стаха" (сокращенное из "Станислав"), и так звал его я. Был он чрезвычайно нежный и деликатный и одухотворенный юноша.

 Знаете что, Стаха? Вам надо выселиться в Сион. Вот что.

 Чтооо?!!

 Что же делать? Нам тоже трудно. Наш народ ненавидит вас, и кто тут виновен  не буду разбирать, но факт тот, что ни вы, ни я, никто не может погасить вражды, очевидно имеющей для себя причины, и вы помните, как сказал Лоту Авраам: "Если ты пойдешь на восток  я пойду на запад, а если ты на запад  я на восток". Так и надо сделать.

 Что сделать? Выселиться?

 Вы богаты, у вас есть Ротшильды. Да и здесь в Москве есть богачи, Поляков... Турция бедна. Зачем ей Иерусалим? Она продаст, и вы образуете свое королевство.

Не могу здесь не вспомнить слов матери (мачехи) этого еврея, которую я имел все причины уважать особенно глубоко в этой прекрасной вообще во всем ее составе семье. Как сейчас помню  звали ее Анной Осиповной. Белокурая, полная, добрячка без границы, она казалась истинною христианкою, типом христианки, хотя была строгая еврейка. Она немножко картавила и вот раз говорит мне:

 Евгеи никогда не могли и не могут обгазовать цагства. Они слишком гогды для этого. Где цагство  там и князья и царь. Евгеи все равны. Потому, что они не могут допустить возвышения над собою когонибудь, они и не могут иметь государства. От этого мы несчастны.

И я видел, что она гордится своим несчастием, имеющим такое происхождение.

Возвращаюсь к разговору о сионизме.

Я заметил, что своим указанием на Палестину как бы стеснил дух Гого. Он ничего не говорил, но ему, видимо, было трудно. Я стал его утешать.

 Разделиться, когда нельзя жить вместе, есть единственная почва примирения. Почему вам не жить полною и цельною национальною жизнью? Не понимаю. Вы какойто обрывок среди европейцев. Ни начала ни конца. Какието промежуточные у вас занятия.

 Это трудно, это ужасно трудно.

Не помню, чем кончился этот разговор. Но раз у нас был разговор и о христианстве.

 Стаха, вы так любите нашу церковь; говорите, что вас чтото влечет к ней. И ваш брат Джон  чистый русак по грубости, прямоте и великодушию. Почему вы не перейдете в христианство?

 Мы говорили об этом с отцом. "Невозможно,  сказал он,  нам обещаны за это привилегии, права службы, повсеместного передвижения. Это подло  перейти в веру, за переход в которую чтото обещано. Если бы не это препятствие, я вас, дети, не удерживал бы".