Kniga Nr1436
Но не в этом дело, а в положении мужа; конечно, он и в суд не пойдет за разводом, не пойдет в консисторию. Он скромный и тихий человек, и единственная сила, какая у него есть, вымести (и непременно без свидетелей) сор из своего дома, из своего тихого латинского кабинета. Можем ли мы лишить его этого счастья? Можем ли сказать: "А, попался, и терпи!" Святое этого не может ему сказать, а церковь свята. В этомто и весь вопрос, что церковь свята и что от нее совсем другие требования, чем от государства. Она мать и не может сказать как домохозяин жильцу: "Удобна или неудобна вам квартира, а уж контракт заключен". Она мать, и вот в этом весь вопрос, что ни к кому она не может стать мачехою или злой свекровью:
Нишкни... Не до тебя дело.
Не может этого сказать, сейчас же не совлекшись святости. Так что вопрос о разводе и есть собственно вопрос о церковной святости, которая сохраняется лишь при условии, если церковь плачет со всем тихим и чистым:
Ты титулярный советник, и вот тебе титулярная советница.
A Cleopatr'y вон. Уверен, что Cleopatra и не была бы Cleopatra, не будь у ней каменной стены надежды:
Ведь потихоньку...
"Ведь потихоньку!" вот картина европейской семьи, и условие, и положение, раз что метла очистительная субъективного, скромного, внутреннего дома лежит не дома, а гдето на улице, в пожарном депо, и надо зазвонить, закричать, опозориться, вымараться, чтобы позвать, с поклоном позвать, метлу к себе:
Ваше сиятельство или ваше преподобие выметите мой дом: очень пахнет, не могу!
"Нет уж лучше потерпеть", говорит тихий человек. И терпит. Иногда сходит с ума, иногда вешается. "Не умею кричать, просто я не умею кричать о своем доме, о своей жене, еще пока о своей жене. Члены консистории монументальны в характере и не могут этого представить. Но, думается, нужно счастья и тихим, и робким людям. Маленькое счастье маленьким людям: т. е. право вымести Cleopatr'y из семьи. Здесь и лежит гений древнего разводного письма, тихое и чистое средство всегда сказать:
Ты входишь в мой дом семьянинкой и останешься в нем пока семьянинка. Ты для детей, как я для детей и для тебя. Вот на столе у нас разводное письмо: в минуту, как ты перестанешь быть тем, для чего ты позвана в семью мою, тебя нет вовсе.
Кстати, вот древнейшая форма библейского разводного письма:
"Ты теперь свободна для всякого". И подпись мужа.
И только. Суть развода, как распоряжение моего супружества, сама собою заключается именно в словах, нисколько не оскорбляющих и выражающих просто факт: "Ты теперь свободна и для других".
Просто и гениально. Интимный путь для интимного; интимная смерть того, что интимно родилось. И как это противоположно сложной и бездарной процедуре нашего развода: вот уж пустые бочки, которые стучат, за версту слышно, а толку никакого. Какойто площадный взгляд на семью: и площадная ей смерть, "торговая казнь". Не поэтично, не философично и едва ли религиозно.