Нет, мне место – только в храме. Православная Церковь по мне плакала давно. Только в ней я узнал свой точный диагноз и получил возможность исцелиться (см. Приложение № 4).

Если первый шаг к выздоровлению – признание себя больным, то второй – смирение перед врачом. И Господь Иисус Христос, на мой взгляд, от каждого ждет этих шагов, говоря: «Не здоровые имеют нужду во враче, но больные… Я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию» (Мф. 9:12-13). И вновь бывший баптист готов низко поклониться Православной Церкви, которая стала для него настоящей школой смирения45. Называть священника отцом46, подходить к нему под благословение (см. 1 Пет. 3:9, Евр. 7:7), целуя при этом его руку (как руку Пастыря Христа), открывать свои грехи на исповеди47, – вот когда я познавал цену своему смирению (точнее, его отсутствию). Я думал, что давно смирился «под крепкую руку Божью», а оказалось, что даже служителя Его не могу почтить (см. 1 Ин. 4:20). Шея не гнется. Как не хватало мне этой школы в общине ЕХБ, в которой я был способен оказать пресвитеру честь самую большую – назвать его по имени-отчеству48!

В Православной Церкви я долго не понимал многое из того, что поют или читают на церковно-славянском языке. Это было, пожалуй, самым страшным испытанием для моего протестантского разума. «Не понимаю, Господи!» – плакал я на службе и смирялся, потому что другого выхода не видел. Но это и был для меня единственно верный выход49…

Христианин смиряется, если ему что-то в Библии не понятно. Сложные места Священного Писания – повод не для протеста, но для отвержения своего плотского разума, для воспитания терпения, для усердной молитвы. Такое же отношение должно быть и к храму.

Храм – это литургическое выражение (или творческое «утверждение истины»50) того самого Слова Божьего, всей его бесконечной глубины. Поэтому храм имеет право быть сложным и не сразу понятным. Храм, как и Библия, требует нашего усилия к познанию. А церковно-славянский язык, оказывается, понимать не столько трудно, сколько неохота. И совсем не зря Церковь сохраняет его и не торопится отменять. Инициаторов русификации богослужения в Православной Церкви было немало. Но все их попытки только показали, насколько сложным и до сих пор труднодостижимым является перевод богослужения на русский язык. Дело здесь не в препонах, которые приходится преодолевать переводчикам, а в том, что русифицированные тексты получаются хуже церковно-славянских: нередко смысл того или иного текста затемняется, профанируется, а иногда даже меняется на противоположный [36]. Кое-какие примеры даны в настоящей книге.

Во всяком случае, на церковно-славянском языке я уже могу читать Библию и молитвослов (я знаю, что Бог услышит меня и на русском языке, но я не раз убеждался, что текст на церковно-славянском обнаруживает большую глубину богопознания51). Конечно, я не все понимаю в богослужебных текстах. Но это непознанное меня не отталкивает, а, наоборот, привлекает. Хотя иногда служба бывает непонятной просто из-за ужасной акустики: в ином храме, к сожалению, вместо молитв и песнопений слышится один гул.

Смиряться тяжело. Но это – начало православного благочестия52.

«Смирение есть радостно-печальное само-уничижение души перед Богом и людьми по благодати Святой Троицы… Смиренные удивительно смягчаются сердечно, имеют согретость души и теплоту любви ко всем людям без исключения по какому-то дару свыше». Всеми святыми отцами смирение почитается как основа всех добродетелей. Когда надо дать оценку духовной высоты человека, надо, прежде всего, оценить степень его смирения. Обычно по наличию смирения иноки различают великих подвижников – кто они: святые или находятся в прелести. Наш современник архимандрит Иоанн Крестьянкин сказал: «Иногда человек не хочет видеть чужих грехов, это доброе праведное состояние, но это еще не смирение. Смирение – это когда человек не может видеть чужих грехов. Слишком видит свои, слишком зрит перед собой Бога». Когда умирал египетский подвижник Сисой Великий, он сказал: «Вот Ангелы пришли взять меня, и прошу, чтобы позволили мне покаяться немного». Говорят ему старцы: «Не имеешь ты нужды каяться, отче». Он же сказал: «Поистине не знаю о себе, положил ли я начало покаяния» [37].

Христианин должен иметь уверенность в спасении (см. Рим. 8:38-39). И Никео-Константинопольский Символ веры, который православные христиане поют за каждой литургией, заканчивается такими словами: «Надеюсь на воскресение мертвых и жизнь в будущем веке» [38].

«Мы спасены в надежде…» (Рим. 8:24). Но это спасение мне придется совершать «со страхом и трепетом» (Фил. 2: 12). Это выражение не раз встречается в Новом Завете. А впервые это сказал Моисей («я в страхе и трепете»), когда приступил «к горе, осязаемой и пылающей огнем», «ко тьме и мраку и буре» (см. Евр. 12:18, 21). Напоминая об этом, апостол Павел далее говорит: «Итак, мы, приемля царство непоколебимое, будем хранить благодать, которою будем служить благоугодно Богу, с благоговением и страхом, потому что Бог наш есть огнь поядающий» (Евр. 12:28-29).

Не по-другому я стал думать о Боге, Который по-прежнему для меня – Отец53, Который по-прежнему безгранично любит меня, Своего сына. В Православной Церкви я устрашился не Бога, а состояния своего сердца.