Но что мы понимаем под христианскими ценностями и в чем эти ценности не совпадают с так называемыми «общечеловеческими», составляющими основу секулярного гуманизма? Прежде всего, здесь следует сказать о том, что верховной и абсолютной ценностью в христианстве, главным критерием истины является единый Бог, явивший Себя миру в Лице Иисуса Христа. Именно Бог воспринимается христианами как источник правовых и общественных норм, а заповеди Христа – как непреложный нравственный закон. Христианская шкала ценностей теоцентрична и христоцентрична. Секулярный гуманизм, напротив, антропоцентричен, ибо воспринимает человека как «меру всех вещей», как абсолютную ценность и мерило истины6. Христианство исходит из представления о том, что человеческая природа повреждена грехом и нуждается в исправлении, искуплении и обожении. Именно потому Церковь «не может положительно воспринимать такое устроение миропорядка, при котором в центр всего ставится помраченная грехом человеческая личность»7. В гуманизме же само понятие греха отсутствует, и единственное, что, по представлениям гуманистов, должно ограничивать свободу индивидуума, – это правовые нормы, защищающие свободу других индивидуумов.

Говоря о «христианских» и «общечеловеческих» ценностях, я сознаю спорность и уязвимость обоих понятий. Можно ли ссылаться на общечеловеческие ценности, когда каждая цивилизация, каждая культура и каждый народ имеют свои ценностные ориентиры, далеко не всегда совпадающие с принятыми в иных цивилизациях, в иных культурах и у иных народов? С другой стороны, как можно говорить о христианских ценностях, когда значительная часть современных протестантских общин подвергает ревизии самые основы христианского догматического и нравственного учения, модифицируя его в угоду нормам полит-корректности? В этом смысле, может быть, правильнее было бы противопоставлять (как это делается в некоторых официальных документах Московского Патриархата)8, «традиционные» ценности «либеральным». Еще более обобщенно можно говорить о конфликте между верой и неверием, о фундаментальном несоответствии религиозного миропонимания нормам гуманистического секуляризма.

Множество конкретных примеров такого несоответствия содержится в «Основах социальной концепции Русской Православной Церкви» – документе, который последовательно и на разных уровнях утверждает приоритет традиционных ценностей над либеральными. Со своей стороны, приведу несколько примеров из истории и современного бытия человеческого сообщества в качестве иллюстрации того несоответствия, о котором идет речь.

С точки зрения современного секулярного права, к числу самых страшных преступлений относятся посягательство на человеческую жизнь, на личную и государственную собственность, на общественное спокойствие. Именно такие преступления караются наиболее строго. При этом, однако, тот же самый закон, который осуждает преступника за убийство другого человека, защищает жизнь убийцы, исходя из представления об абсолютной ценности человеческой жизни.

В религиозной же традиции земная жизнь человека отнюдь не представляется имеющей абсолютную ценность. И самыми страшными преступлениями считаются не те, которые направлены против человека, но те, что направлены против Бога и веры. Не случайно в древние времена у многих народов наиболее строго карались богохульство и осквернение святыни: и в греко-римской, и в иудейской традициях поправший святыню, как правило, осуждался на смерть. В то же время, у многих народов преступник или осужденный мог искать убежище в алтаре храма. Хотя для современного права это звучит почти абсурдно, но неприкосновенность прибежавшего в алтарь преступника охранялась тем же законом, который осуждал этого преступника на смерть. Более того, арест в алтаре рассматривался как тяжкое преступление.

Для упомянутой законодательной нормы нет никакого объяснения, кроме того, что она была основана на представлении о приоритете религиозных ценностей над «общечеловеческими». С точки зрения современной юриспруденции смертная казнь за осквернение святыни есть дикая по своей жестокости мера, наказание неадекватное совершенному преступлению. Но у наших предков на этот счет было иное мнение. Осквернение религиозных символов рассматривалось как покушение на самое святое в духовной жизни нации – на ее веру, без которой нация не сознавала себя как нация. Именно поэтому даже посягательство на человеческую жизнь не рассматривалась средневековым правом с той строгостью, с какой оно смотрело на оскорбление веры.

Другой пример – из области градостроительства. В Византии и на средневековом Западе фортификационные сооружения, как правило, возводились с таким расчетом, чтобы в случае штурма последним оплотом обороны оставался храм: именно в нем осажденные видели свою последнюю надежду, и именно здесь остатки оборонявшихся горожан желали обрести кончину. С точки зрения современного военного искусства может показаться безумием в качестве последней линии обороны оставлять церковь, которая является самым неудобным и неприспособленным для боя архитектурным сооружением. Но наши верующие предки думали по-иному.

Самые выдающиеся произведения архитектуры прошлого были посвящены Богу и являлись плодами живой и горячей веры их создателей. До тех пор, пока религиозное мировоззрение оставалось господствующим, люди не построили ни одного дворца, который бы по своим размерам и величию превосходил посвященное Богу здание. Самым величественным строением Византийской империи был храм Святой Софии, и в каждом русском городе на самом живописном месте стояло самое красивое в городе здание – церковь. «Все лучшее Богу, остальное – себе», – говорили наши предки, и в этом емком изречении заключалась вся суть их мировоззренческого выбора.

Современному секулярному миру с его культом потребительства, с его ориентацией на материальное благосостояние, все труднее понимать религиозную мотивацию тех, кто строил величественные средневековые соборы, до сих пор составляющие самое лучшее, что есть в европейской архитектуре. А между тем, и в наши дни люди строят величественные храмы, но происходит это, как правило, не в Западной Европе, сжимаемой тисками воинствующего секуляризма, а за ее пределами. Десять лет назад в Береге Слоновой Кости – африканской стране, где даже проблема голода еще далека от разрешения, – был построен католический храм, по своим размерам превосходящий Собор святого Петра в Риме. Строительство храма сопровождалось бурными общественными дебатами, в ходе которых подчеркивалось, что в такой бедной стране строительство такого большого храма нецелесообразно с экономической точки зрения. Подобными же дискуссиями сопровождалось строительство Храма Христа Спасителя в столице России – страны, где многие острые экономические проблемы не решены, где четверть населения до сих пор находится за чертой бедности. Но для тех, кто вкладывал силы и средства в строительство упомянутых храмов, вопрос об экономической целесообразности проекта не стоял. Их главной движущей силой была вера в Бога и стремление отдать Богу то лучшее, что у них есть.

Люди, для которых религиозные ценности составляют главное содержание жизни, есть не только в Африке и не только в России. Немало таких людей и в Западной Европе. По данным социологических опросов, в большинстве западноевропейских стран от 60 до 95 процентов населения все еще относит себя к христианской вере. Однако число «практикующих» христиан неуклонно падает. Воинствующий секуляризм, со своей стороны, прилагает все усилия для того, чтобы христианство вышло из моды, чтобы оно воспринималось как «пережиток прошлого», чтобы оно уступило место более «прогрессивным» мировоззренческим концепциям. Активная работа проводится с молодежью: современная молодежная культура, вдохновленная секулярными идеями, становится все более антицерковной и антихристианской. Социологи не без основания предрекают значительное снижение численности европейских христиан через одно или два поколения (при одновременном постоянном росте числа приверженцев ислама).

Православие перед вызовом воинствующего секуляризма