Очевидно, “явным преувеличением” является мысль протестантов, “что Мария занимает центральное место в христианской православной вере”. Мы также не разделяем католического воззрения, будто “Матерь Божия воссела по левую сторону Бога Отца”.[12] Почти в любом православном храме вверху иконостаса изображается так называемый “деисусный чин”. Это ряд икон, в центре которого изображён Христос. По правую и по левую стороны от Него, стоя в молящейся позе, изображены Богоматерь и другие святые. Это наглядно и недвусмысленно даёт представление о том Кто занимает центральное место в православной вере.[13]

П.И. Рогозин считает, что “традиция причислять Деву Марию к Божественной Троице наблюдается и среди зарубежных русских богословов”.[14] Православие - это не набор богословских мнений. Есть голос Церкви, который и выражает в точности православную позицию по всем догматическим вопросам. Действительно, такая мысль была высказана (как частное богословское мнение) видным зарубежным православным богословом протоиереем Сергием Булгаковым.

В своем заблуждении С. Булгаков возвел Богоматерь до Богочеловека, говоря, что Мария со вселением Святого Духа “приобрела двуединую жизнь, человеческую и Божескую, т.е. совершенно обожается, почему в Своём ипостасном бытии является живым тварным откровением Духа Святого”.[15] “Есть совершенное явление третьей ипостаси”.[16] “Тварь, но уже и не тварь”.[17] “Человеческое естество Богоматери в небе вместе с Богочеловеком Иисусом вкупе являют полный образ человека”.[18] Эти идеи, родившись в зарубежной Церкви у С. Булгакова, там же и были осуждены. В среде Р.П.Ц. такое богословское воззрение никем не разделялось.

“Кроме того, - продолжает В.И. Петренко, - у кого-то может возникнуть вопрос о том, до какой степени название “Царица Небесная” оправдывается истинной экзегезой и принципами герменевтики, которые, если их приложить к вопросу о Марии, создают лингвистические и богословские проблемы, поскольку получается, что Мария становится практически на один уровень со Христом”.[19] Но, все эти лингвистические и богословские проблемы возникают у баптистов вовсе не по причине истинной экзегезы и принципов герменевтики. Причина в другом: нежелание понять простую вещь: наше отношение к Божией Матери – благоговейная любовь. И наши молитвы к ней – излияние любви и признательности, а не богословские трактаты или экзегетические исследования. Для внешнего испытующего ока непонятны бывают самые простые слова и чувства зримые для очей любящих. “Не имамы иныя помощи, не имамы иныя надежды, разве тебе, Пречистая...” - воспевают православные. Нам возражают: “Это заявление выглядит кощунством по отношению к жертве Иисуса Христа и практически перечёркивает её значение”.[20] Но разве отрицается от Христа мать-христианка, когда поёт над колыбелью малыша: “ты мой единственный, ты только мой...”?! И разумно ли брать на экзегетическую экспертизу любовные признания? Отрекался ли пророк Давид от Бога, поя: К святым Твоим, которые на земле, и к дивным Твоим - к ним всё желание моё (Пс. 15,3)? Не нужно так цинично отцеживать выражения благодарности и умиления, ища в них чёткую субординацию. В благодарении и хвале всегда есть некоторая степень преувеличения и она непредосудительна (см. Гал. 4,14-15). Этично ли, подслушав любовные шептания баптиста своей избраннице, сделать ему на собрании выговор за некорректные выражения. Мол, надо было обязательно упомянуть, что она, конечно, радость его, - но после радости познания Христа, свет очей его, - но после непостижимого Света Троицы и т.п.?

Самые светлые, самые превознесённые слова к Божией Матери обращали к ней святые и преподобные, богословы и святители, слагавшие Символ веры. Её молитвами не пренебрегали те, о которых невозможно предполагать, что они чего-то не понимали в экзегезе или были не возрождены в духовной жизни. Православные достаточно благоразумны, чтобы не цензурировать молитвенные воздыхания баптистских собраний, так же должны бы поступать и баптистские магистры богословия. Всему своё место.

Теперь постараемся разобраться в недоумении, которое протестанты высказывают об именовании Матери Иисуса – Богородицей. Зная, что баптисты не разделяют ереси Нестория (деление Христа на Бога и человека и как следствие этой предпосылки - отказ называть Деву Марию - Богородицей), православным трудно понять их позицию.

Баптисты часто пускаются в букварные объяснения о том, что “у Бога нет и не может быть матери. В древних преданиях термин “Богородица” к Деве Марии применяется только как благочестивая метафора. Мария была матерью только человеческого естества, в которое воплотился Христос, но от неё Он не родился как Сын Божий и как Бог”.[21] От чтения подобных рассуждений у православных возникает ответное недоумение: неужели баптисты всерьёз думают, что православные настолько глупы, что верят, в то, что до Марии второй Ипостаси в Троице не было, и что она дала начало Его Божеству?

Здесь налицо смешение двух взглядов на один и тот же тезис – “Мария не родила Бога”. Он и верен и неверен, в зависимости от того, что именно им отрицается.

Если он отрицает происхождение Божественной Ипостаси или Её Божественной природы от Марии, то этот тезис верен. (Но, этого никто не утверждает).

Если же полнота Родившегося редуцируется до одного естества человеческого, то с этим нельзя согласиться, оставаясь христианином.

Всё зависит от качества вопроса: “что рождено?” или “Кто рождён?”.

Рождая человека, невозможно родить что-то, не родив кого-то. И если мы неверно спросим: что родила Мария? Ответом будет – плоть младенца. Но правилен вопрос: кого она родила? Ответ однозначен – Того, Кто сотворил небо и землю!

Если Мария родила не Бога во плоти, а лишь плоть[22] и “была матерью только человеческого естества”, то как назвать Родившегося? Плоть? Естество? Или Бог воплощенный? Если родилось только человеческое естество ("Дева Мария была Матерью…Его человеческого естества, а не Матерью Христа, Сына Божия"),[23] нечто безликое, то, как же рождаемое Святое наречётся Сыном Божиим (Лк. 1,35; Ис. 7,14)?

Ибо в Нём обитает вся полнота Божества телесно (Кол. 2, 9). Мария родила Господа Иисуса не по Божеству Его, а по человечеству, которое, однако ж, с самой минуты Его воплощения стало нераздельно ипостасно соединено в Нем с Его Божеством. Человеческое естество с самой минуты Его воплощения было обожено Им. �