То, что предшествовало возникновению христианства, было ожиданием, последней ступенькой. Те ступеньки, которые ведут к цели, не надо осуждать, надо понимать, что их нужно пройти. Вот только жить на этой ступеньке не надо оставаться. Впрочем, взобравшись на вершину, плевать за борт, вниз тоже особо не стоит. То же - и с движением эбионитов. Они сыграли свою позитивную роль в подготовке к принятию христианства и частью Израиля, и частью Римской империи. А сегодня, когда солнце евангельской правды давно зажжено, пробовать его погасить, делать вид, что все по прежнему, возвращаться опять в дохристианские времена - это уже опасно. Одно дело - язычество до Христа, которое не знает Христа и поэтому не противостоит ему, другое дело - язычество, которое воинствует против Христова Евангелия. Одно дело - частичный полусвет, полутьма, но когда солнце взошло, а ты жжешь лучинку и говоришь: закройте окна, ведь лучинка есть, это уже опасно.

- Я знаю, что Вы работали референтом Патриарха Алексия II. Каковы, если кратко, основные впечатления этого периода?

- Для меня была расколдована власть. Я видел, как принимаются решения и понял, как много зависит от человека, от людей.

- Отец Андрей, согласны ли Вы со взглядом на русский раскол, как на один из моментов общей циклической деградации христианского мира? Считаете ли вы, как человек глубоко верующий, что подлинный конец света наступил вместе с реформами Никона?

- Сегодня в самой церкви зреют такие старообрядческие настроения, что вполне естественно после семидесяти лет богословской разрухи. По сути дела не было духовной школы, не было церковного образования. В этих условиях примитивизация касается и самой церковной жизни. Смотря на то, что происходит сегодня, я лучше понимаю, что случилось в ХVII веке. Вот и сегодня копятся старообрядческие рецидивы, неумение различать главное и второстепенное.

Недавно я беседовал с одним юношей, который склонялся к тому, чтобы принять старообрядчество. Я ему сказал: "Блаженный Августин заповедал: в главном - единство, во второстепенном - разнообразие, и во всем - любовь. Скажи мне, пожалуйста, в чем у старообрядцев есть разнообразие?”. Он задумался. - “Да, действительно, странно получается”. - “Итак, с одной стороны вы заявляете, что мы должны жить по Отцам, строго по Отцам. С другой стороны - своим требованием жесткого единообразия вы нарушаете центральное в церковной жизни установление святого отца”.

Я считаю, что раскол показал серьезнейшую болезненность православного мира, он был хирургической операцией, в результате которой гной из церкви вытек. Церковь стала здоровее. После этого была создана новая, непохожая на предыдущие, православная цивилизация Российской империи с поразительной православно-имперской великой культурой. В ХIХ веке в России сложилась удивительная, не имеющая аналогов, традиция светской христианской мысли. Достоевский, Гоголь, Хомяков, Соловьев... Нечто подобное только во Франции произошло - когда появились светские люди, которые защищали христианство - Безансон, Экзюпери, Марсель, Мориак, Мунье...

- Вы - миссионер. Вы много ездите по стране,читаете лекции, печатаетесь в газетах. Наверное, ортодоксальная церковь не очень одобряет это. Почему вы выбрали для себя такой путь?

- Я не думаю, что церковь не одобряет мой выбор. Об отношении церкви ко мне можно судить по судьбе моих книг. Чуть больше трех лет я пишу книги - а их тиражи уже перевалили за 200 тысяч. В связи с этим у меня есть чувство некоторой вины перед моими однокурсниками по университету, среди которых есть люди очень яркие, талантливые. Но я смотрю, как им живется, и как живется мне. Мне, конечно, живется гораздо лучше. У меня есть та возможность, о которой мечтает любой интеллигент. Это возможность говорить с людьми. То, что я пишу, востребуется, издается, распространяется. А те книги, что пишут в Институте философии Академии наук и на философском факультете МГУ, или не издаются, или издаются мизерным тиражом в 500 экземпляров, так что по сути автор сам их и покупает, а потом раздаривает. У меня обратная ситуация, в мире философии я сейчас, наверное, самый издаваемый автор в России. Мое преимущество в том, что за моей спиной стоит мощная система епархий, приходов, монастырей со своей сетью книготорговли. По сути дела сегодня только религиозные организации имеют общероссийскую сеть распространения литературы. Даже научная литература по стране почти не распространяется. Так вот, если бы отношение ко мне православной церкви было плохим, мои книги не издавались бы и не распространялись. И второе. Почти половина моей жизни проходит в поездках. И по большей части приглашают именно приходы и епархии. Для меня как раз это источник радостного ощущения - я в церкви, я вместе с нею и ради нее.

И третье: я же чувствую, что от многих и многих неприятностей меня хранят молитвы тех людей, что по всей России поминают меня в своих молитвах. Я живу не по грехам моим хорошо - но это по их молитвам.

- У каждого - свой путь к вере. Наверное, невозможно абсолютно адекватно описать этот путь,он глубоко интимен, таинственен, я бы даже сказала, мистичен. Об этом вообще сложно очень говорить. И все-таки:расскажите о некоторых, особенно запомнившихся вам случаях прихода к вере, я имею ввиду, конечно, внешний событийный ход этого процесса.

- Особенность православия как раз в том, что в православие человек приходит сам, у нас нет технологии обращения. Мы можем о чем-то говорить человеку, что-то пояснять, но где именно в нем произойдет какое-то смысловое замыкание, я не знаю. Приведу два примера.

Прошлой осенью в городе Ноябрьске в Ямало-Ненецком округе подходит ко мне после моей лекции юноша и задает мне вопрос: "Скажите, а как мне стать православным?”. Вопрос почти евангельский: "что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную?". Я растерялся от такого вопроса. К тому же, тут не ответишь сходу, двумя-тремя фразами. А времени, чтобы поговорить с ним по душам, нет. Я спросил, сможет ли он прийти на другие лекции. Он сказал, что у него есть время - он только что закончил университет и приехал искать работу. "Цепляйся за мою рясу, - говорю ему, - и ходи за мной на все лекции, которые будут в ближайшее время”. И вот он ходил за мной на все лекции в течение трех дней, но даже по дороге у меня не было возможности поговорить с ним лично. А затем, когда я уже уезжаю, машина уже у ворот стоит, он подходит ко мне прощаться и... плачет. Представляете: стоит такая здоровенная дылда и плачет. Что-то, значит, сдвинулось в его душе, но что, я до сих пор не знаю. Что-то он все-таки расслышал своим сердцем.

Или другой пример. Когда я учился в семинарии, я познакомился с юношей, который собирался поступать в католическую семинарию и даже документы уже в нее подал. Мы полгода с ним общались, в итоге он из католической семинарии документы забрал, перешел в православие. Где-то через год после того, как он в православии утвердился, я его спросил: "Слушай, а теперь-то ты можешь сказать, в какой именно момент ты понял, что истина - в православии?”. Задаю ему этот вопрос, а про себя тщеславно думаю, что он мне сейчас скажет: а помнишь, ты мне такой аргумент привел или какую-то книжку дал мне почитать... Ничего подобного. "Я как-то приехал к тебе в гости в семинарию, - говорит он мне, - мы гуляли по семинарскому садику и навстречу нам идут твои однокурсники. В тот день выпал свежий снег, и ты вдруг наклоняешься, лепишь снежок и запуляешь его в лицо своему однокурснику. Он отвечает тебе тем же самым. В этот момент все во мне перевернулось, я подумал: вот она, настоящая свобода! вот она, настоящая любовь!”