Для слушания Божественной литургии отец Иларион ежедневно приходил в храм Божий и всегда становился в алтаре на правой стороне. Праздничную литургию любил больше раннюю. Каждый двунадесятый праздник (а по свидетельству некоторых - каждый месяц) приобщался Святых Христовых Таин, во время принятия которых иногда он удостаивался от Господа высоких духовных утешений. «В одну Страстную седмицу,- рассказывал келейный отца Илариона,- батюшка приказал мне готовиться к причастию вместе с ним. После трудного для меня поста и тяжелых молитвенных правил, в Светлое Христово Воскресение мы приобщились Святых Таин Христовых. Ах! Что же случилось тогда с батюшкой и со мной! Не найду слов для выражения. Какой-то неиспытанной радостью наполнилось мое сердце. Тело и дух мой горели необъяснимым огнем. В чувствах глубочайшего благодарения Господу, с трепетом и умилением, смиренно взглянул я на святейший престол, от которого снизошла в душу мою такая благодать, а от престола перенес взор свой на старца. С минуту стоял он, устремив неподвижно благоговейный взор к Небу. В то время диакон готовил для него антидор, а я, оторвав свое внимание от старца, занялся приготовлением для него же теплоты. Вдруг он кашлянул так резко, что я невольно опять оглянулся на него. И вот увидел я вокруг него или из него исходящие, подобно молнии, огнеобразные лучи, которые в своем круговидном блистании то удлинялись, то сокращались. Так продолжалось до заамвонной молитвы. В то время, от ужаса и недоверия собственным глазам, я не осмелился рассказать о том ни ему, ни другим. Когда же мы с батюшкой пришли в келлию, он сам завел со мной разговор, из которого я уже мог заключить об истине мной виденного. "Ты, Спиридон, видел что-нибудь ныне в церкви?" - спросил он меня. "Видел, батюшка",- отвечал я и рассказал ему о своем видении. "Нет, не то,- смиренно сказал он,- а кто такая богато убранная Госпожа стояла с нами во время причастия?" - "Не знаю и не видал",- отвечал я. "Как же не видал, когда Она с нами приобщалась?" И затем старец рассказал, что он видел Жену необыкновенной красоты, в белом одеянии, опоясанную голубой лентой, имевшую на голове венец с блестящими дорогими каменьями». Рассказ этот между прочим дает понятие о том, какой высоты духовного совершенства достиг старец Иларион своей от юности смиренно-подвижнической жизнью.

В свободное от богослужений и молитвенных келейных правил время затворник Иларион читал жития святых отцов и другие душеполезные книги или беседовал с посетителями, а иногда и протапливал у себя печку.

По окончании дневного послелитургийного правила дважды в неделю - в воскресенье и четверток и во все двунадесятые праздники по заведенному отцом Иларионом келейному порядку полагалась трапеза. В мясоед для него готовилась соленая и свежая рыба и лапша, причем подавалось к столу три огурца. Из всего подававшегося он вкушал самую малую часть. Можно составить о сем некоторое понятие, сравнив с употреблявшимся им жидким кушаньем, которого он принимал только по три ложки. Остатком же от стола пользовались его келейные и приготовлявшие пищу. Кроме молитв перед трапезой и после оной, в частности перед принятием и после принятия каждого кушанья, он непременно полагал пред святыми иконами по три великих поклона.

В прочие пять дней недели - понедельник, вторник, среду, пяток и субботу трапезы вовсе не полагалось. Вместо нее угодник Божий после литургии употреблял седьмую часть заздравной просфоры или часть антидора, после чего выпивал одну чашку кофе. В Великий же пост он ежедневно пил по стакану сока из конопляного семени, по словам его, для умягчения груди и свободы голоса, необходимого при пении и вычитывании правил, которые он совершал большей частью вслух и довольно громко.

Такая строгость жизни духовной и высота подвигов отца Илариона самому лицу его сообщали особенное святолепное выражение. Вообще, его наружный вид описывают так: росту был среднего, грудь имел впалую, черты лица тонкие, правильные, глаза темно-голубые, нос с небольшой горбинкой. От чрезмерного поста лицо его было весьма худое, но чистое, и цвет его необыкновенно прозрачной белизны. Волосы на голове имел длинные, седые, с серебристым оттенком, бороду несколько продолговатую и к концу заостренную. В открытом и спокойном взоре его сияла благодать; а осененные по временам улыбкой уста его и врагам вещали мир.

Перемена местожительства угодника Божия не изменила отношений с ним боголюбивых его почитателей. Напротив, слава о дивных подвигах его и о том христианском участии, какое он принимал в нуждах посетителей, подавая им, по благодати Божией, скорую помощь, с течением времени все более и более умножалась, так что привлекала к келлии старца множество людей, и знатных, и простых. Тамбовские архипастыри при обозрении епархии считали за удовольствие посетить подвижника Христова. Таковыми посетителями были: Арсений, ставший впоследствии митрополитом Киевским, Иона (впоследствии Экзарх Грузии) и Николай, епископ Тамбовский, скончавшийся на покое в Трегуляевом монастыре, близ Тамбова. И так как старец имел теперь постоянное пребывание на одном месте, то массы людей разных званий и состояний еще в большем, против прежнего, количестве стекались к нему отовсюду. Одни желали получить от угодника Божия благословение на какое-либо дело, другие - услышать из уст его слово утешения, а иные - разрешение какого-либо недоумения. И проникнутый чистой ко всем любовью раб Господень, несмотря на слабость сил телесных от чрезмерного поста и молитвенных подвигов, не переставал ежедневно принимать приходивших к нему. При входе каждого из них он непременно полагал пред святыми иконами три великих поклона и осенял посетителя крестным знамением - тремя первыми перстами десницы. Весьма редким предлагал маленький диванчик, а сам садился в кресло, но чаще всего принимал стоя. Сначала долго переминал во рту иссохший от строгого поста язык и тогда уже начинал свою беседу. Говорил тихо. Речь его была простая, краткая и иногда приточная; но в кратких и простых его словах заключалась дивная благодатная сила, вполне удовлетворявшая всех, с верой обращавшихся к нему, и имевшая неотразимое влияние даже и на последователей иных религий. Так, известно, что по убеждению отца Илариона обратилась к Православию некая Феликса, нареченная в Православии Варварой, а также приняли христианство магометанин и еврей, окрещенные в городе Лебедяни.

Применяясь к потребностям каждого из приходивших, угодник Божий тихой пленительной речью то ободрял и утешал, то убеждал и потрясал дух внимательного слушателя, скрашивая по временам сладостную беседу приятнейшей улыбкой. Впрочем, таким благоволением старца пользовались немногие. Большей же частью посетителям не только из простонародья, но даже и из высших сословий он передавал свои советы и наставления через келейника. Во время правила входить к себе никому не дозволял, даже и знатным особам, кроме самых редких случаев, когда люди нуждались в его благовременном совете. Тогда беседа его состояла из двух-трех слов, лично сказанных или же через келейного. В то время как готовился он к Святому Причащению, также никого не принимал.

Достойно замечания, что когда обращались к отцу Илариону за советами монашествующие, он редко кого из них принимал, говоря, что у них есть свои духовные отцы и наставники. А когда некоторые из ревнителей благочестия просили у старца благословения носить вериги, он вместо сего советовал им стяжевать смирение и терпение находящих скорбей и другие добродетели, так как одни видимые подвиги, без сказанных добродетелей, в душе неопытного подвижника способны породить только пагубное самомнение. Странным казалось для окружавших отца Илариона, что он отказывал иногда в личном приеме людям, по их мнению, достойным сего и благочестивым, а вслед за ними принимал какого-нибудь видимо потерянного человека. На это старец говаривал так: «Первые идут добрым путем - им не нужен руководитель, а этим несчастным нужна скорая духовная помощь».

Вообще, по замечанию келейного отца Илариона, он принимал посетителей не по знатности рода и состоянию, а по важности и неотложности нужд их. Оттого случалось, что гордость, украшенная разными знаками отличия и сияющая блеском золота и многоценным убранством, отступала от порога старцевой кельи с одним кратким ответом; тогда как из уст подвижника Христова, внутри его кельи, выслушивал уроки жизни убитый бедствиями, простодушный, смиренный поселянин.

Назидательный прием нелицеприятный старец оказал некогда прославившемуся в турецкую войну русскому герою[

3], ехавшему для защиты Отечества на Кавказ. «Долго длилась,- рассказывал келейник отца Илариона, Спиридон,- горькая для меня, противоречивая мена вопросов и ответов у прозорливого старца со знаменитым полководцем. Чего не перечувствовал я в эту незабвенную и вместе страшную для меня четверть часа! Один говорил: доложи, впусти! - другой приказывал: откажи, не пускай! Наконец, с дозволения старца, будущий покоритель Карса перешагнул порог его кельи и во всем своем величии смиренно повергся к стопам подвижника Христова, который взаимно не преминул и сам отвечать ему поклоном. Подняв друг друга, они обнялись, поцеловались, заплакали, и начался между ними дружественный, сладостный разговор. Не могу передать его. Помню только, что при прощании батюшка сказал посетителю своему: "Соблюди пост и победишь врага". Приняв последнее благословение от старца, гость еще раз поцеловался с ним так крепко-крепко, прося его святых молитв, и вышел в сени весь в слезах. Взглянув на меня, он поспешно достал из кармана дорогое портмоне и, подавая мне щедрый подарок, раскланялся и поехал в далекий путь».

Как благотворно действовали беседы угодника Божия на души с верой обращавшихся к нему, свидетельствует о сем испытавший на себе эту благотворность благочестивый священник отец Никандр Андреев, живший сначала в селе Губине Лебедянского уезда, а по смерти старца Илариона - в Троекурове:

«Дивный был старец отец Иларион! Скорбь ли домашняя налетит тучей, недоумение ли камнем ляжет на сердце - что тут делать? И побежишь, бывало, к старцу. Поднимется он со своей коечки, отворит келлию. Положим оба по три поклончика пред святыми иконами - такое уж у него было обыкновение с каждым посетителем. Затем я поклонюсь ему в ноги, а он, смиренный, мне, грешному, поклонится. Я поцелую его руку, он взаимно мою поцелует. Садиться никогда не просил и сам стоя начинал разговор свой иносказательно, открывая помыслы, с какими, бывало, придешь к нему. Тихая и приветливая речь старца, исполненный небесного спокойствия и любви взор его в один миг, случалось, разгонят хоть какие тучи скорбей и сообщат душе благодатное умиротворение, и так легко станет на сердце! К нему идешь под гнетом тяжкого бремени, а от него летишь, словно птица на крыльях».