Жизнь и учение св. Григория Богослова

Жизнь и учение св. Григория Богослова - Игумен Иларион (Алфеев)

Моему учителю епископу КаллистуАвтор благодарит В.М. Лурьеза ценные замечания и советыЖизнь Григория хорошо документирована - прежде всего благодаря тому, что он много писал о себе самом. [1] Среди его автобиографических произведений основное место занимает книга под общим названием "О себе" (Peri heautou). Она содержит девяносто девять стихотворных произведений, в том числе монументальную поэму "О своей жизни" (Peri tou heautou Bion; De vita sua). Кроме того, автобиографическими являются некоторые Слова Григория - как те, что посвящены отдельным событиям его собственной жизни (иерейской хиротонии, удалению в пустыню, удалению с епископского престола), так и те, что посвящены его ближайшим родственникам и друзьям (отцу, брату Кесарию, сестре Горгонии, Василию Великому). Обширная переписка Григория тоже проливает свет на некоторые детали его биографии.Начиная жизнеописание св. Григория, мы обращаемся к самому святителю словами, написанными в его честь столетий назад:От богословныя и высокия мудрости твоея исполни мой ум убогий и страстный, яко да воспою житие твое, отче. Не могу бо слово принести тебе, аще не ты подаси ми крепость слова, и разум и мудрость, яко да от твоих твоя принесу тебе, и от богатства добродетелей твоих, оттуду обрящу вину, и увенчаю честную и святую главу твою, с верными взывая: Радуйся, отче, богословия уме краснейший! [2]Житие Григория (Vita Gregorii) было написано Григорием-иереем в VII веке. Из современных биографий наиболее важной остается книга П.Галлэ: см. Gallay. Vie. Ср. Devolver-Gallay. Grgoire. Не потеряла своего значения и работа Э.Флери: см. Fleury. Grgoire. Здесь и далее, ссылаясь на литературу, мы даем имя автора и название книги в сокращении. Расшифровку сокращений см. в Библиографии. ^Минея месячная, 25 декабря. Служба св. Григорию Богослову. Икос на утрени. ^

1. Ранний период

Детство и юность

Будущий святитель родился недалеко от города Назианз на юго-западе Каппадокии в фамильном имении своего отца, тоже Григория, епископа местной церкви.Григорий Назианзен-старший, богатый и влиятельный аристократ, в молодости принадлежал к малоизвестной секте ипсистариев, в которой элементы язычества были перемешаны с иудаизмом: последователи этого учения отвергали идолопоклонство и жертвоприношения, но поклонялись огню и светильникам, почитали субботу, но отвергали обрезание. [1] Позже, главным образом под влиянием жены, он принял христианскую веру, обратился к отцам Никейского Собора 325 г. с просьбой о Крещении и был крещен архиепископом Каппадокийским Леонтием. [2] Вскоре он был избран пресвитером и затем епископом Назианза, преемником Леонтия. Он управлял епархией в течение весьма долгого времени, сочетая кротость пастыря со строгостью администратора. [3]Жена Григория-старшего, Нонна, была не только сотрудницей, но и "предводительницей" мужа: подчиняясь ему в семейных делах, она была его "наставницей" в благочестии. Она соблюдала посты и проводила ночи в молитве, занималась благотворительной деятельностью, покровительствуя вдовам и сиротам. [4] Именно она, по-видимому, оказала решающее влияние на христианское воспитание своих детей - Григория-младшего, Кесария и Горгонии.Григорий-младший отзывался о своих родителях с благоговением и почтением, видя в отце образ истинного архипастыря, а в матери - образ идеальной супруги, через которую дети приобщились к христианской традиции:Она от родителей унаследовала богоугодную веру,И золотую эту цепь возложила на детей своих.Мужской нрав нося в женском образе,Она постольку лишь касается земли и заботится о мирском,Поскольку можно перенести в жизнь небеснуюВсю здешнюю жизнь, и легкими стопами вознестись на воздух.Родитель же прежде был дикой маслиной и служил идолам,Но привился к корню маслины доброй,И настолько напитался от благородного корня, что закрыл собоюДерево и многих напитал медоносным плодом.Он сед умом и сед волосами,Кроток, сладкоречив, новый Моисей или Аарон некий,Поставленный посредником между смертными и небесным Богом,Чистыми священнодействиями и жертвами нашими,Которые приносит чистый внутри себя ум,Приводит он смертных в единение с бессмертным и великим Богом.От такого отца и такой матери произошел я… [5]По свидетельству самого Григория-младшего, он родился благодаря молитвам матери: пламенно желая иметь сына, она горячо умоляла об этом Бога, дав обет посвятить Ему своего первенца. Однажды во сне она увидела будущего ребенка и услышала его имя. Григорий всегда помнил об этом событии, считал себя "новым Самуилом" и рассматривал свою жизнь как исполнение обета, данного матерью. [6]Детство Григория было счастливым и благодатным: он рос, окруженный любовью родителей, домашних и слуг. На его христианское воспитание оказало влияние как чтение книг, так и общение с "добродетельными мужами". [7] Но, возможно, решающим для него был его собственный опыт молитвы и мистического соприкосновения с божественной реальностью. Григорий, в частности, упоминает о "ночных видениях", при помощи которых Бог вселял в него любовь к целомудренной жизни. [8] Во время одного из таких видений юному Григорию явились две прекрасные девы - Чистота (hagneia) и Целомудрие (saophrosynē): они призвали мальчика избрать девственный образ жизни, чтобы приблизиться к "сиянию бессмертной Троицы". [9] Это видение оставило глубокий след в душе Григория и во многом предопределило его жизненный выбор.Другое подобного же рода событие не только усилило аскетические устремления Григория, но и повлияло на весь строй его богословской мысли. Речь идет о его первом мистическом видении Божественного света, которое было одновременно первым опытным соприкосновением Григория с тайной Святой Троицы (следует отметить, что тема созерцания троичного света станет центральной в богословии Григория):С тех пор как впервые, отрешившись от житейского,Соединил я душу со светлыми небесными помышлениями,И высокий Ум, подняв меня, поставил вдали от плоти,Унес отсюда и скрыл в чертогах небесной скинии,Озарил мои взоры светом (phaos) нашей Троицы,Светозарнее (phaonteron) Которой ничего не мог я и представить,Которая с высокого престола изливает на всех неизреченное сияние (selas),Которая есть начало всего, что отделено от высшей (реальности) временем -С тех пор умер я для мира, а мир - для меня. [10]Мы не знаем, к какому периоду жизни Григория следует отнести описанное духовное переживание, однако у нас есть все основания предполагать, что глубокая мистическая жизнь началась у него еще в детстве. Он, в частности, пишет о себе: "Когда был я ребенком.., я восходил ввысь, к сияющему престолу". [11] О годах своей юности Григорий вспоминает: "Вместо земных стяжаний... у меня перед глазами было сияние Бога..." [12] Было бы неверно воспринимать эти и подобные многочисленные упоминания о Божественном свете лишь в переносном смысле: скорее, речь идет именно о пережитых Григорием таинственных "восхищениях", сопровождавшихся мистическим видением света.Будущий святитель получил блестящее по тем временам образование, начало которому было положено в Назианзе, где Григорий учился вместе со своим братом Кесарием. [13] Затем он посещал школу в "митрополии наук" - Кесарии Каппадокийской, где впервые встретился с Василием. [14] Риторику Григорий изучал в "процветавших тогда палестинских училищах", т.е. в Кесарии Палестинской. [15] Он также "вкусил нечто из словесности" в Александрии, [16] которую называл "лабораторией всех наук". [17] Как в Александрии, так и ранее в Кесарии Палестинской Григорий мог познакомиться с литературным наследием Оригена, преподававшего в обоих городах; в Александрии Григорий мог встречаться со св. Афанасием, а также слушать лекции знаменитого экзегета Дидима.За время своего обучения в каппадокийских школах Григорий должен был пройти тот курс, который приблизительно соответствует современным начальной и средней школе. Занятия в начальной ("грамматической") школе включали в себя изучение алфавита и арифметики, чтение вслух, письменные упражнения, заучивание наизусть фрагментов из сочинений древних поэтов, прежде всего Гомера, толкование заучиваемых текстов. Курс средней школы (egkyklios paideia - "общее образование") включал в себя математику, геометрию, астрономию и теорию музыки, к которым могли добавляться другие предметы, в частности медицина. Риторика и софистика относились к сфере высшего образования. [18] Таким образом, в Кесарии Палестинской и Александрии Григорий начал свое университетское образование, которое затем продолжил в Афинах.Любовь Григория к учености, в особенности к словесным наукам и философии, была не менее горячей, чем его преданность христианской вере. Эта любовь проявилась в нем с детства и не оставляла его до последних дней жизни. В годы юности Григорий приобщался главным образом к сокровищницам языческой учености, однако и христианской литературой был напитан еще прежде, чем достиг зрелости. [19] Высоко ценя античную культуру, он, тем не менее, ставил на первое место "подлинные науки" (т.е. христианское учение):Еще не опушились мои щеки, а уже пламенная любовь (erōs) к наукамВладела мною. И я стремился поставитьНауки ложные на службу подлинным...Впрочем, никогда не приходило мне на умПредпочесть что-либо нашим урокам. [20]Курс образования Григория должен был завершиться в Афинах, куда он отправился из Александрии на корабле. Однако на пути его ждало суровое испытание, которое стало переломным моментом в его судьбе. Когда корабль находился в открытом море недалеко от острова Кипр, разразился шторм, продолжавшийся много дней. Описывая происходившее, Григорий проявляет поэтическое мастерство, достойное Гомера: [21]Ветренный шквал налетел на корабль, и все слилось в одну ночь -Земля, море, воздух, потемневшее небо.Громовые раскаты сопровождались полыханиями молний,Свистели канаты лопавшихся парусов.Мачта гнулась, штурвал потерял всякую силу,Ручку руля с силой вырывало из рук.Толща воды обрушивалась в трюмы.Крики смешались с плачемМатросов, штурманов, владельцев корабля и пассажиров,Единым голосом взывавших ко Христу,В том числе и тех, кто никогда раньше не знал Бога;Ибо страх - наиболее впечатляющий урок.Но самым ужасным из всех бедствийБыло отсутствие воды на корабле, который от сильного штормаПолучил пробоины: через них вылился в пучинуВесь имевшийся запас сладкой влаги.Предстояло умереть, борясь с голодом, штормом и ветрами… [22]Запасы воды удалось пополнить благодаря проходившему неподалеку финикийскому судну, однако шторм не утихал в течение многих дней, и корабль, на котором находился Григорий, окончательно сбился с пути: "Мы не знали, куда плывем, ибо многократно меняли курс, и уже не чаяли никакого спасения от Бога". [23]По обычаю того времени, Григорий, хотя и являлся сыном епископа, не был крещен в детстве: таинство откладывалось до окончания учебы и вступления в зрелый возраст. Оказавшись лицом к лицу с рассвирепевшей стихией, он не столько боялся самой смерти, сколько опасался умереть некрещенным. Его скорбь была так велика, что другие пассажиры утешали его:Когда же все боялись смерти обыкновенной,Для меня еще ужаснее была смерть внутренняя.Ибо очистительных вод, дающих обожение,Лишали меня воды, убийственные для странников.Об этом было мое рыдание, в этом заключалось мое несчастье,Об этом я, простирая руки, воссылал вопли,Заглушавшие даже страшный рев волн;Разорвав одежду, я лежал простершись, убитый горем.Но вот что невероятно, однако же это правда:Все плывшие на корабле, забыв о собственном бедствии,Соединяли со мной молитвенные стоны,Сделавшись благочестивыми в общих бедствиях;Так сострадательны были они к моим мучениям! [24]В этой критической ситуации Григорий дает обет посвятить себя Богу в случае, если ему будет сохранена жизнь. К обету, данному его матерью, он присоединяет свой собственный, предлагая Богу заключить с ним договор: "Твоим я был прежде, Твой есмь и ныне,- говорит Григорий Богу.- ...Для Тебя буду жить, если избегну сугубой опасности! Ты потеряешь Своего служителя, если не спасешь меня! Ученик Твой попал в бурю: оттряси же сон, или приди по водам, и прекрати этот ужас!" [25]Бог принимает условия договора. Шторм неожиданно прекращается. Вместе с ним заканчивается юность Григория. Хотя пройдут годы прежде, чем он окончит Академию, крестится и окончательно посвятит себя служению Богу, тем не менее решение об этом уже принято, и ничто не сможет отвратить Григория от следования к намеченной цели.Сл.18, 5; PG 35, 989-992 = 1.264. Цифры после знака равенства означают номер тома и страницу русского перевода сочинений св. Григория (изд. Сойкина, в 2-х томах). ^Сл. 18, 12; PG 35, 1000 = 1.268. ^Сл. 18, 27; PG 35, 1017 = 1.277. ^Сл. 18,8-10; PG 35, 993-996 = 1.265-266. ^PG 37, 979-980 = 2.55. Ср. PG 37, 1033-1034 = 2.351. ^PG 37,1001-1003 = 2.61-62. Ср. PG 37, 1034-1035 = 2.351-352. ^PG 37, 1036 = 2.352. ^PG 37, 1367 = 2.71. ^PG 37, 1369-1371 = 2.72. ^PG 37,984-987 = 2.56. ^PG 37, 1006 = 2.63. ^PG 37, 992 = 2.59. ^Сл. 7, 6, 1-2; SC 405, 190 = 1.162. ^Сл. 43, 13; SC 384, 142-144 = 1.610. ^Сл. 7, 6, 7-8; SC 405, 192 = 1.162. ^PG 37, 1038 = 2.353. Ср. Gallay. Vie, 33-35. ^Сл. 7, 6, 10-11; SC 405, 192 = 1.162. ^См. Mango. Byzantium, 125-128. ^PG 37, 1115 = 2.337. ^PG 37, 1037-1038 = 2.352. ^Литературная форма повествования близка к описанию бури в "Одиссее". ^PG 37, 1038-1040 = 2.353. ^PG 37, 1041 = 2.353. ^PG 37, 1041 = 2.353-354. ^PG 37, 1043 = 2.354. ^

Афины. Дружба с Василием

Афинская Академия была, несомненно, самым известным учебным заведением своего времени. Основанная великим Платоном в IV в. до Р.Х., она не утратила своего значения к IV в. по Р.Х., когда в ней учился Григорий. К этому времени господствующей философской школой в Академии становится неоплатонизм с ярко выраженной теургической направленностью: Григорий впоследствии упрекал Афины за то, что они "изобилуют худым богатством (идолами), которых там больше, чем во всей Элладе, так что трудно не увлечься за восхваляющими и защищающими их". [1] Однако и влияние христиан в Академии становилось все более ощутимым. Христиане преподавали там бок о бок с не христианами: так наставниками Григория в софистике были язычник Химерий и христианин Прохересий. [2] Среди учеников тоже были как христиане, так и язычники, причем не делалось различия по вероисповедному признаку: каждый мог исповедовать ту или иную религию по своему усмотрению. Академия оставалась светским учебным заведением, и двери в нее были открыты для всякого, кто оказывался способным к учебе и обладал достаточными средствами, чтобы платить за нее.Академия давала разностороннее образование. Основными предметами, изучавшимися в ней, были риторика и софистика: в Афинах Григорий приобрел то риторическое мастерство, которое впоследствии стяжало ему бессмертную славу. Основными литературными образцами при изучении риторики оставались сочинения Гомера, Эврипида и Софокла, памятники аттической прозы и поэзии, преимущественно на мифологические сюжеты. Обширными знаниями в области античной мифологии, которыми Григорий отличался от других Отцов Церкви IV века, [3]он был в значительной степени обязан своим занятиям в Афинах. Своеобразие его собственного литературного стиля также во многом обусловлено его профессиональными навыками в риторике.Философии в Академии уделялось меньше внимания, чем риторике и софистике. Лишь Платон и Аристотель изучались в подлинниках, причем больше внимания обращалось на их стиль, чем на учение; с прочими философами знакомились по учебникам. Впрочем, студенты, которые интересовались философией более серьезно, могли поступить к тому или иному из профессоров на постоянное обучение. Григорий, вероятно, не изучал философию на таком уровне: хотя в его сочинениях постоянно упоминаются, помимо Платона и Аристотеля, многие другие античные философы, в основном его ссылки не демонстрируют детального знакомства с первоисточниками и носят общий характер. Григорий широко пользовался языком неоплатоников, однако, как полагают ученые, не обладал глубокими познаниями в неоплатонической философии: многие неоплатонические идеи заимствованы Григорием не из первоисточников, а из сочинений Оригена. [4]Одной из традиций Академии, делавшей учебный процесс менее формальным и более увлекательным, являлись состязания софистов, проходившие как на уровне преподавателей, так и в среде учеников. Однако дух конкуренции, существовавший между софистами, порождал и свои проблемы, поскольку каждый из них создавал вокруг себя группу последователей: нередко соперничество между подобными группами превращалось в длительное противостояние, в ходе которого представители каждой группы старались перетянуть на свою сторону студентов, в особенности новоприбывших. Вся Эллада, согласно Григорию, была в его время разделена на сферы влияния софистов и риторов:Софистомания в Афинах свойственна весьма многим из числа молодежи и из числа наиболее неразумных людей - не только тех, что не имеют благородного происхождения и имени, но и знатных и известных, которые образуют беспорядочную толпу юнцов, не контролирующих свои эмоции. То же самое можно видеть на скачках, где страстные поклонники лошадей и состязаний вскакивают, кричат, подбрасывают вверх землю, управляют лошадьми сидя на месте, бьют по воздуху, ударяя лошадей пальцами, словно бичами, запрягают и перезапрягают лошадей, не будучи никоим образом в силах повлиять на ситуацию, охотно меняются наездниками, лошадьми, конюшнями, распорядителями... Такой же страстью обуреваемы афинские юнцы по отношению к своим учителям и к их соперникам. Они прилагают усердие для того, чтобы их группа стала более многочисленной и чтобы их учителя за счет этого обогащались: все это весьма странно и жалко. Заранее захвачены города, пути, пристани, вершины гор, равнины, пустыни: не оставлена в стороне ни одна область Аттики и всей прочей Эллады вместе с большинством их жителей, ибо и эти последние разделены на партии. [5]С первых дней своего пребывания в Афинах Григорий окунулся в бурную атмосферу университетской жизни. [6] Однако, как он сам повествует, его мало интересовали обычные студенческие развлечения: всему предпочитал он жизнь тихую и уединенную. Главным его желанием было завоевать пальму первенства в риторике и других науках. [7] "Приобрести познания, которые собрали Восток и Запад и гордость Эллады - Афины" - такова была цель Григория. [8]В Афинах Григорий приобрел не только обширные познания и риторическое мастерство. Главным приобретением этого периода стала для него дружба с Василием - светлый и счастливый опыт человеческого общения, который он ставил выше всех своих научных достижений. "...Ища познаний, обрел я счастье.., испытав то же, что Саул, который в поисках ослов своего отца обрел царство (basileian)",- говорил Григорий по этому поводу. [9] Григорий знал Василия и до того - их пути уже пересекались в Кесарии Каппадокийской - однако именно в Афинах их знакомство переросло в "дружбу", "единодушие" и "родство", [10] о которых даже на склоне лет Григорий не мог вспоминать без душевного волнения.Василий прибыл в Афины вскоре после Григория. По неписанной традиции, каждый новоприбывший должен был получить порцию издевательств и насмешек со стороны других студентов: это было своего рода испытание на прочность, которое казалось весьма трудным для тех, кто не был предупрежден заранее о существовании подобного обычая. В один из первых дней новоприбывшего вели в баню, осыпая по дороге насмешками; когда же он подходил к дверям, ему преграждали путь и не позволяли войти; все мероприятие сопровождалось неистовыми криками и плясками. Наконец, толпа студентов вместе с новичком вламывалась в двери. Если он все это выдерживал, по выходе из бани его встречали как равного. [11] Обряд посвящения в студенты завершался торжественным облачением новичка в малиновую мантию, которую обычно носили студенты-софисты. [12]Григорий, вероятно, прошел через этот ритуал, когда поступил в Академию: Василия ждала та же участь. Однако Григорий, узнав заранее о приезде Василия, не только сам встретил его как равного, но и убедил других студентов отнестись к нему с уважением, в результате чего Василий избежал обычной церемонии. "Таково начало нашей дружбы, отсюда первая искра нашего союза; так уязвились мы любовью друг к другу",- говорит Григорий. [13]Связь между Василием и Григорием упрочилась после того, как группа студентов-армян, придя однажды к Василию, вызвала его на софистическое состязание, в которое вмешался Григорий. Сначала он встал на сторону армян, однако потом, поняв, что их истинным намерением является посрамление Василия, неожиданно "развернул корму" и поддержал последнего. Победа Василия, который "не прекратил поражать их силлогизмами до тех пор, пока совершенно не обратил их в бегство", стала победой обоих. "Этот второй случай,- пишет Григорий,- возжег в нас уже не искру, но светлый и высокий факел дружбы". [14]Григорий подчеркивает, что его взаимоотношения с Василием строились на чисто духовной основе: это была любовь не плотская, но целомудренная и духовная; это был союз двух людей, всецело преданных идеалам философской жизни и учености, влюбленных в Бога и стремящихся к нравственному совершенству. Страницы, которые Григорий посвятил своей дружбе с Василием, являются одним из самых ярких во всей патристической литературе описаний дружбы:Когда по прошествии времени открыли мы друг другу свое желание (pothos) и стремление посвятить жизнь философии, тогда уже стали мы друг для друга все - друзья, сотрапезники, родные; стремясь к одному и тому же, мы непрестанно возгревали друг в друге это желание, делая его все более пламенным и твердым. Ибо плотская любовь (erōtes), [15] поскольку направлена на скоропреходящее, и сама скоро преходит, уподобляясь весенним цветам... А та любовь, что по Богу, и сама целомудренна, и объект ее - непреходящее, а потому она долговечна; и чем большая представляется красота имеющим такую любовь, тем крепче привязывает эта красота к себе и друг к другу влюбленных в одно и то же... Так относясь друг к другу и такими золотыми столпами подперев чертог добростенный, как говорит Пиндар, [16] простирались мы вперед, имея сотрудниками Бога и свою любовь (pothos). О, как перенесу без слез воспоминание об этом? Равные надежды руководили нами в деле самом завидном - в учебе; впрочем, зависть была далека от нас, ревность же делала еще более усердными. Оба мы боролись не за то, чтобы кому-либо из нас самому стать первым, но за то, чтобы уступить первенство другу, ибо каждый из нас славу друга считал своей собственной. Казалось, одна душа в обоих носит два тела; и хотя не следует верить утверждающим, что все разлито во всем, [17] однако нам нужно верить, что мы были один в другом и один возле другого. Одно занятие было у нас обоих - добродетель и жизнь для будущих надежд, отрешаясь от здешнего еще прежде исхода отсюда. Стремясь к этой цели, всю свою жизнь и деятельность направляли мы к ней, руководствуясь в этом заповедью и поощряя друг друга к добродетели; и если не дерзко для меня так выразиться, мы были друг для друга и правилом и отвесом, с помощью которых распознается, что прямо, а что - нет… [18]В этих строках можно увидеть ностальгическую идеализацию юношеской дружбы, особенно если учесть, что писались они много лет спустя, когда Василия уже не было в живых. Кажется, что по-человечески Григорий был больше привязан к Василию, чем Василий к нему. Отношения между Василием и Григорием строились на основе взаимной преданности друг другу и равенства в правах; тем не менее Григорий всегда воспринимал Василия как старшего и главного. Это был тот случай, когда дружба в каком-то смысле перерастала в ученичество: "Мое дело - следовать за ним, словно тень за телом",- говорил Григорий. [19] Он искренне считал Василия "в жизни, слове и нравственности превосходящим всех", кого он когда-либо знал. [20]В Афинах, где дух язычества был очень силен, Василий и Григорий вели христианский образ жизни, одновременно преуспевая в риторическом искусстве. Благодаря этому о них заговорили не только в городе, но и за его пределами:Две дороги были нам известны: одна - первая и наиболее досточестная, другая же - не равного достоинства; первая вела к нашим священным храмам, вторая - к местным учителям и наставникам во внешней учености. Другие же дороги предоставляли мы желающим - на праздники, театральные зрелища, стечения народа, пиры... Афины могут быть гибельны для душ других людей... Мы же, напротив, живя там, утверждались в вере, убеждались в обманчивости и ложности идолов; мы презирали демонов там, где им удивляются... Благодаря этому стали мы известны не только в среде своих наставников и соучеников, но и во всей Элладе, особенно среди ее наиболее знатных мужей. Наша известность выходила даже за ее пределы, как стало явно из рассказа об этом многих. Ибо кто слышал об Афинах, тот слышал и говорил о наших наставниках, а кто слышал о наших наставниках, тот слышал и говорил о нас; и мы были и считались небезызвестной для всех парой. [21]Даже если предположить, что Григорий несколько преувеличивает свою известность, вряд ли следует сомневаться в том, что Василий и Григорий достигли внушительных успехов в риторике и что на них возлагали большие надежды как на будущих профессоров Академии.Григорий провел в Афинах около десяти лет. Он намеревался покинуть город вместе со своим другом сразу же по окончании курса, однако обоим было предложено остаться в Академии в качестве преподавателей риторики. Василий уговорил Григория согласиться на почетное предложение; сам же уехал, вероятно, втайне от Григория. Поступок Василия не вписывался в представление Григория о дружбе, а потому был воспринят им как предательство, о котором даже много лет спустя он вспоминал с горечью. [22] Григорий тяжело переживал разлуку с другом: "Это было словно рассечение одного тела на две части и убийство нас обоих, или словно разлучение тельцов, вскормленных вместе и приученных к одному ярму, которые жалобно мычат, будучи не в силах перенести разлуку друг с другом". [23]Григорию шел тридцатый год, когда он окончил Академию. [24] Его желанием было вернуться на родину и вести "философский" образ жизни, однако он уступил просьбам друзей и на некоторое время остался в Афинах в качестве ритора. По возвращении на родину он также отдал дань риторике. Этот достаточно короткий период своей жизни он рассматривал лишь как вынужденную задержку, которая, тем не менее, стала для него подготовкой к будущей деятельности на церковной ниве:...У меня и теперь еще текут слезы,Когда вспоминаю о тогдашнем смущении.Все окружили меня с великой поспешностью -Иностранцы, друзья, сверстники, учителя;К заклинаниям и слезам присоединились даже и некое насилие -Ибо дружба внушила им отважиться и на это.Меня крепко держали, говоря: "Что бы ни случилось,Не отпустим тебя отсюда! Не должныНаши Афины лишиться чести,Ибо они, по общему мнению, отдают тебе первенство в словесности".Я уступил - ибо только дубМог бы противостоять стольким слезам и уговорам -Уступил, но не полностью...Пробыв в Афинах недолгое время,Я скрылся оттуда почти тайно и отправился в путь.Прибыв, я продемонстрировал свое искусство словесности, удовлетворив недугу тех,Кто требовал от меня этого как долга.Но не стремился я ни к рукоплесканиям, ни к восхищенным отзывам,Ни к упоению или поклонению,Которым радуются софисты в толпе молодых людей.Выше всего поставил я философию, которая заключается в том,Чтобы повергнуть перед Богом и все прочее, и ученые труды...Однако же, как сказал я, покорился я воле друзей.И это послужило как бы подготовкой к будущим подвигамИли преддверием более значительных таинств. [25]Таким образом как в Афинах, так и в Каппадокии друзья Григория настаивали на том, чтобы он продолжил карьеру ритора: и там и там он уступил, правда ненадолго. Григорию придется еще не раз жаловаться на "насилие" со стороны друзей: для него было характерно уступать просьбам, а потом раскаиваться в своей слабости. В характере Григория была некая нерешительность, которая роковым образом сказывалась на его судьбе: он всегда стремился к уединению, однако же уступал тем, кто призывал его к общественно-полезной деятельности. В результате на протяжении всего срока своего земного бытия он был разорван между необходимостью нести общественное служение, возложенное на него по воле других, и своим собственным стремлением к уединению, ученым трудам и созерцательной жизни.Сл. 43, 21, 21-22; SC 384, 168 = 1.617. ^Сократ. Церк. ист. 4, 26. Ср. Созомен. Церк. ист. 6, 17. ^Ср. Demoen. Exempla, 211-212. ^Ruether. Gregory, 25-27. ^Сл. 43, 15, 11-30; SC 384, 150-152 = 1.612. ^"Афины приняли нас, как речной поток",- пишет Григорий в Сл. 43, 15, 1; 148 = 1.612. ^PG 37, 1044 = 2.354. ^PG 37, 1554 = 2.260. ^Сл. 43, 14, 9-12; SC 384, 148 = 1.611. Ср. 3 Цар.9:3. В тексте Григория игра слов между именем Василий и словом "царство" (basileia). ^Сл. 43, 14, 21-22; SC 384, 148 = 1.611. ^Сл. 43, 16, 9-28; SC 384, 152-154 = 1.613. ^См. схолию Олимпиодора в PG 36, 906 A. ^Сл. 43, 17, 1-3; SC 384, 156 = 1.613. ^Сл. 43, 17, 5-34; SC 384, 156-160 = 1.613-614. ^Букв. "влечения". ^Олимпийская ода 6, 1-3. ^Ссылка на пантеистическое мировоззрение. ^Сл. 43, 19, 1-20, 19; SC 384, 162-166 = 1.615-616. ^Письмо 16; ed.Gallay, 18 = 2.422. ^Там же. ^Сл. 43, 21, 1-22, 13; SC 384, 166-170 = 1.616-617. ^Сл. 43, 24, 20; SC 384, 178 = 1.619. ^Сл. 43, 24, 22-25; SC 384, 180 = 1.619. ^PG 37, 1046 = 2.355. ^PG 37, 1046-1048 = 2.355-356. ^

Выбор пути

Вскоре после возвращения на родину Григорий принял Крещение. [1] Намерением его было вести жизнь "философа", что в его представлении означало полу-монашеский образ жизни, сочетающий в себе строгий христианский аскетизм с учеными занятиями. Однако по просьбе престарелого отца-епископа он взял на себя управление фамильным имением в Арианзе, что сразу доставило ему немало хлопот. [2] Как старший сын, Григорий являлся наследником всего состояния своего отца. О размерах наследства можно судить по "Завещанию", составленному самим Григорием под конец жизни: в нем упоминаются рабы, земли, скот, одежда и деньги. [3] Сочетать обязанности по управлению таким имением с созерцательной жизнью было нелегко.Вспоминая об этом периоде своей жизни, Григорий так пишет о трудностях ведения большого хозяйства:Непрестанные и тяжкие заботы,Снедая душу и тело ночью и днем,С неба низводят меня к земле - матери моей.Прежде всего, управлять рабами - это поистине пагубнаяСеть. Строгих господ они всегда ненавидят,А благочестивых попирают бесстыдно. Ни к злымОни не снисходительны, ни добрым не покорны. Но против тех и другихДышат безумным гневом. Кроме того,Надо заботиться об имуществе, и кесарево бремя [4] на плечахВсегда иметь, перенося сильные угрозы сборщика податей...Надо присутствовать среди криков многолюдных собраний и возле высоких тронов,На которых решаются споры между людьми;Переносить шумные возражения противниковИли законно претерпевать скорби в запутанных сетях.Таково это бремя, таков труд… [5]По справедливому замечанию исследователя, Григорий говорит здесь "не столько как христианин, сколько как аристократ из поздне-античного общества". [6]К тому времени, когда Григорий принял на себя управление домом в Арианзе, Василий вернулся в Каппадокию из путешествий по монашеским общинам Египта, Палестины и Сирии [7] и поселился в Понте, в гористой местности на берегу реки Ирис. Ок. 358 г. он пригласил туда Григория, помня об их мечтах и взаимном обещании вести философскую жизнь по окончании учебы. Григорий ответил письмом, в котором извнинялся за то, что изменил обещанию, хотя и "не добровольно, а потому, что один закон одержал победу над другим: закон, повелевающий служить родителям - над законом дружбы и единодушия". [8] Позже Григорий все-таки приехал к Василию, впрочем ненадолго.В Понтийской пустыне друзья предавались аскетическим подвигам, о которых Григорий, вернувшись домой, вспоминал в двух письмах-шутках, посланных Василию. [9] В "серьезном" письме на ту же тему Григорий с восторгом говорит о своем пребывании у Василия:Кто вернет мне эти псалмопения, бдения, молитвенные восхищения к Богу, эту как бы нематериальную и бесплотную жизнь? Кто вернет согласие и единодушие братий, которых ты ведешь на высоту и к обожению? Кто вернет соперничество и поощрение к добродетели, которое мы ограждали письменными уставами и правилами? Кто вернет трудолюбие в чтении Божиих словес и свет, обретаемый в них под руководством Духа? И чтобы сказать о чем-то совсем малом и незначительном - кто вернет ежедневный физический труд: заготовку дров, тесание камней, уход за зеленью и поливание огорода..? Пожелать всего этого легко, а получить - не так легко. Но приди ко мне на помощь, соедини со мною свое дыхание, содействуй мне в добродетели, и если когда-либо собрали мы что-то полезное, охраняй это своими молитвами, чтобы не рассеяться нам понемногу, как рассеивается тень с заходом солнца. Ибо тобою дышу я больше, чем воздухом, и тем только и живу, что, находясь рядом или отсутствуя, в мыслях всегда неразлучен с тобою. [10]Мы видим, что помимо аскетических подвигов, Василий и Григорий занимались в Понтийской пустыне литературной деятельностью. В частности, Григорий, по его собственному свидетельству, помогал Василию в составлении нравственных и аскетических правил. Правила Василия Великого сыграли в истории восточного монашества не меньшую роль, чем правила св. Бенедикта в истории западного монашества: до сего дня правила Василия являются основой монастырских уставов Православной Церкви. [11]Василий и Григорий также ежедневно читали Священное Писание и систематически изучали труды Оригена; в Понтийской пустыне ими был составлен сборник фрагментов из сочинений Оригена под названием "Добротолюбие" (philokalia, букв. "любовь к красоте"). Наследие великого александрийца уже тогда было предметом горячих споров: все крупные богословы IV века разделялись на сторонников и противников Оригена. Василий и Григорий относились к первой категории, [12] однако сознавали, что не все в трудах Оригена бесспорно с догматической точки зрения, а может быть и предвидели, что некоторые его мнения будут осуждены Церковью. Поэтому в "Филокалию" не вошли тексты догматического характера: Ориген интересовал Каппадокийцев не столько как богослов-догматист, сколько как апологет, христианский философ и экзегет. [13] Впоследствии Григорий посылал копии "Добротолюбия" в подарок своим друзьям. [14] "Добротолюбие", включающее в себя главным образом фрагменты из монументального творения Оригена "О началах", до сих пор служит основным источником, содержащим греческий текст этого сочинения. [15]Пожив у Василия некоторое время, Григорий вернулся в Назианз. Это возвращение было связано не только с обязанностями Григория по управлению домом и его чувством долга перед родителями, но и с неким внутренним колебанием между стремлением к созерцательной жизни и сознанием необходимости приносить общественную пользу. Григорий всей душой стремился к уединению; вместе с тем он чувствовал себя призванным к некоей миссии, сущность которой была ему пока еще не совсем ясна. Он также хорошо понимал, что такой образ жизни, который предполагает удаление в пустыню и аскетическое трудничество, плохо сочетается со стремлением к книжной мудрости. Григорий искал для себя некий промежуточный, "средний" путь, идя по которому, он мог бы сочетать аскетический образ жизни с учеными трудами и, не лишаясь уединения, приносить пользу людям:Наконец, нужна была мужественная решимость.На внутренний суд собираю друзей,То есть свои помыслы - этих искренних советников.Но страшный вихрь объял ум мой,Когда искал я лучшее из лучшего.Давно было решено все плотское низринуть в бездну,И теперь поступить так нравилось мне больше всего.Но когда рассматривал я божественные пути,Нелегко было найти путь лучший и гладкий...Приходили мне на ум Илия Фесвитянин,Великий Кармил, необычайная пища,Удел Предтечи - пустыня,Нищелюбивая жизнь сынов Иоанадавовых.Но и любовь к божественным книгам одолевала меня,И свет Духа при созерцании Слова;А такое занятие - не дело пустыни и безмолвия.Много раз склонялся я то к одному, то к другому… [16]Примеривая к себе тот или иной образ жизни, Григорий менее всего думал о священстве, казавшемся ему несовместимым с безмолвной и созерцательной жизнью, к которой он стремился. Во времена Григория монашество и священнослужение вообще рассматривались как два противоположных образа жизни: монах должен молчать, священник - проповедовать; монах - жить вдали от людей, священник - среди людей; монах должен быть занят созерцанием и заботиться о своей душе, священник - вовлечен в активную деятельность на пользу ближних. Монахи IV века, как правило, избегали рукоположения в священный сан: св. Пахомий запрещал монахам подведомственных ему монастырей Египта стремиться к иерейской хиротонии. [17]Григорий, воспитанный в доме епископа, относился к священнослужителям с благоговением, однако сам предпочитал держаться вдали от церковного престола:Итак, я признавал, что надо любить людей деятельных,Которые в удел от Бога получили честьРуководить народом через божественные таинства,>Но сильнее охватывало меня стремление к монашеской жизни...Престол был для меня досточестен, но поскольку я стоял вдали,Он казался мне тем же, чем является светДля слабых глаз. На все что угодно мог бы я надеяться,Только не на то, что сам получу его среди многих поворотов судьбы. [18]Однако, пока Григорий колебался в поисках пути, который наиболее соответствовал бы его устремлениям, выбор был сделан за него. Престарелый отец решил рукоположить сына в священный сан, так как нуждался в помощнике. Григорий-старший знал о стремлении своего сына к безмолвию и научной деятельности; тем не менее он "насильно" возвел его на один из пресвитерских престолов. [19] Что заставило Григория-младшего подчиниться? Ответ, очевидно, кроется в личном авторитете Григория-старшего и в его абсолютной власти как епископа и отца - власти, противостоять которой которой сын был бессилен. Не следует забывать, что в византийскую эпоху зависимость детей от родителей, особенно в аристократических кругах, была исключительно сильной: как правило, именно воля отца играла решающую роль в выборе жизненного пути детей.Григорий пережил свою хиротонию как "страшную бурю". [20] Сразу после рукоположения он покинул Назианз и отправился к Василию за духовным советом и утешением:Так восскорбел я при этом насилии (tyrannidi) -Даже и теперь не могу назвать это по-другому,И да простит меня Божий Дух за такоеОтношение - что забыл все:Друзей, родителей, отечество, родственников.Словно вол, укушенный слепнем,Пришел я в Понт, надеясь там в божественном другеНайти себе лекарство от горя.Там подвижничал он в союзе с Богом,Покрытый облаком, как один из древних мудрецов.Это был Василий, который теперь с ангелами.Он облегчил скорбь моего ума. [21]Общение с Василием оказало благотворное воздействие на Григория. Василий помог ему собраться с мыслями и, вероятно, убедил смириться с происшедшим. В Понтийской пустыне Григорий много думал о смысле священства: плодом этих размышлений явилось Слово 2-е, [22] ставшее классическим трактатом на данную тему. [23] В этом Слове Григорий, извиняясь перед своим отцом и его паствой за проявленное "сопротивление" и "малодушие", [24] а также за "праздность" и "непокорность", [25] называет в числе причин своего бегства неожиданность хиротонии, свою неподготовленность к священнослужению и - главное - свою любовь к безмолвию:Итак, что же случилось со мною и какова причина моего непослушания? Я ведь был тогда, по мнению многих, совершенно сам не свой - не такой, каким меня знали, но как бы абсолютно другой; и сверх дозоленного я сопротивлялся и упорствовал... Особенно поражен я был неожиданностью, как бывает со сраженными ударом грома; я не собрался с мыслями и потому потерял скромность, к которой всегда себя приучал. Потом объяла меня какая-то любовь к благу безмолвия и отшельничества (erōs tēs hēsychias kai anachōrēseōs), влюбленным в которое я сделался с самого начала, как, пожалуй, никто из занимающихся словесными науками, и которое среди самых больших и ужасных опасностей пообещал Богу. В каком-то смысле уже прикоснувшись к нему, словно находившийся в преддверии, и через опыт возгоревшись еще большим влечением (pothon), я не вынес тирании и не дал ввергнуть себя в бури и насильно оторвать от такой жизни, словно от священного убежища. Ничто не казалось мне лучше того, чтобы, замкнув чувства, став вне плоти и мира, собравшись внутрь себя, ничего человеческого не касаясь без крайней необходимости, беседуя только с самим собой и с Богом, жить превыше видимого и носить в себе божественные отпечатки, всегда чистые и не смешанные с дольними и обманчивыми образами, быть и непрестанно становиться чистым зеркалом Бога и всего божественного, приобретать к свету свет - к менее ясному более ясный, [26] здесь уже надеждами пожинать блага будущего века и жить вместе с ангелами; будучи еще на земле, оставлять землю и быть возносимым ввысь при помощи Духа. [27]В этих словах выражено credo Григория: ему всегда было трудно с людьми и легко с самим собой и с Богом; он всегда стремился к созерцанию и никогда к деятельности. Однако Григорию пришлось смириться с новым поворотом судьбы. Вернувшись в Назианз по настоянию отца, он приступил к своим пресвитерским обязанностям.См. Gallay. Vie, 67. ^См. Gallay. Vie, 66. ^Подробнее об имуществе, принадлежавшем Григорию, см. Coulie. Richesses, 9-21. ^Т.е. налоги. ^PG 37, 980-981 = 2.55. ^Ruether. Gregory, 142. ^См. Василий. Письмо 223; ed.Courtonne, 10-11. ^Письмо 1; ed.Gallay, 3 = 2.411. ^Письма 4-5; ed.Gallay, 4-6 = 2.412-414. ^Письмо 6; ed.Gallay, 7-8 = 2.414-415. ^О роли Василия в формировании каппадокийского монашества см. в разделе "Монашество" в гл. II нашей работы. ^В семье Василия уважение к Оригену было давней традицией: его бабушка, Макрина-старшая, училась у Григория Чудотворца, который, в свою очередь, был преданным учеником Оригена. ^Gribomont. Basile I, 233. ^Письмо 115; ed.Gallay, 88 = 2.502. ^Полный текст сохранился только в латинском переложении Руфина. ^PG 37, 1048-1050 = 2.356. ^См. Rousseau. Pachomius, 169-171. ^PG 37, 1052 = 2.357. ^PG 37, 1052-1053 = 2.257. ^PG 37, 1052 = 2.357. ^PG 37, 1053-1054 = 2.357-358. ^В рус. пер. Слово 3. ^Ниже, говоря о понимании священства Григорием, мы будем подробно рассматривать это Слово. ^Сл. 2, 1, 7; SC 247, 86 = 1.23. ^Сл. 2, 115, 9; SC 247, 236 = 1.64. ^Тот же текст (с незначительными изменениями) в Сл. 20, 1, 5-13; SC 270, 56-58 = 1.298. ^Сл. 2, 6, 1-5, 12; SC 247, 94-96 = 1.25. ^

2. Священство и епископство в Назианзе

Священство

После этого отступления мы можем вернуться к нашему повествованию о жизненном пути Григория Богослова. Служение Григория в Назианзе в качестве священника продолжалось около десяти лет: его главным делом была помощь отцу в управлении епархией.Начало его служения совпало с временем царствования Юлиана, который в юности был христианином, но впоследствии отступил от христианства и принял язычество. Сделавшись императором, он поставил своей целью восстановление язычества в качестве государственной религии. Однако в его планы не входило открытое и массовое гонение на Церковь, подобное тем, какие имели место в до-константиновскую эпоху: христианская Церковь стала достаточно крепкой, многочисленной и влиятельной, чтобы с ней можно было вступить в открытую борьбу. Юлиан избрал более прикровенную тактику. Летом 362 г. он издал Эдикт об учителях, целью которого было возбранить христианам преподавание в университетах и школах. Эдикт и последовавшее за ним разъяснительное письмо, из которых намерения автора стали очевидны, наносил удар прежде всего по христианской интеллигенции, которая была все еще достаточно малочисленной. [1] Вот цитата из письма Юлиана об учителях:...Требуется, чтобы все, кто берется за преподавание какого-либо предмета, отличались скромным поведением и душевным направлением, согласным с общественным строем. И преимущественно перед всеми, по моему мнению, таковы должны быть те, которые приставлены для преподавания наук молодежи и которые объясняют древних авторов: риторов, грамматиков и софистов. Ибо они имеют претензию обучать не красноречию только, но и нравственности... Воздавая им похвалу за такие прекрасные занятия, я бы с еще большим чувством уважения отнесся к ним, если бы они не оказались мыслящими совершенно иначе, чем преподают на своих уроках. В самом деле, разве по воззрениям Гомера, Гесиода, Демосфена, Геродота, Фукидида, Исократа и Лисия боги не являются творцами всякого знания? Разве они не считали себя жрецами одни Гермеса, другие Муз? Я считал бы нелепым, чтобы те, которые объясняют указанных писателей, позволяли себе отвергать чтимых ими богов. Я не требую, чтобы они переменили свои воззрения перед слушателями, но предоставляю на их свободный выбор: или не преподавать то, что не считают серьезным, или, если желают продолжать преподавание, должны прежде всего собственным примером убедить слушателей, что Гомер, Гесиод и другие, которых они... обвиняют в нечестии и заблуждении по отношению к богам, на самом деле не таковы... Если они держатся такого мнения, что высокочтимые боги ложны, пусть идут в церкви галилеев объяснять Матфея и Луку. Таков закон для начальников и учителей. [2]Юлиан хотел загнать христианскую интеллигенцию в гетто: пусть проповедуют в своих храмах, но не в местах, доступных для широкой публики. Такая тактика была характерной для гонителей христианства в различные эпохи: если, по тем или иным причинам, не удавалось вообще запретить или уничтожить Церковь, по крайней мере запрещали "пропаганду" христианства, то есть открытую проповедь Христа вне стен храма и преподавание христианского вероучения в школах и университетах. Церковь, таким образом, оказывалась, хотя и не вне закона, но, во всяком случае, вне общества. Одной из жертв новой политики императора стал учитель Григория Прохересий, которого Юлиан лично знал со времен своего обучения в Афинской Академии. [3]В христианской среде религиозная политика императора-отступника вызвала негодование. Григорий откликнулся на нее в двух "Словах против Юлиана", [4] в которых обрушивался на своего бывшего соученика с резкими обличениями:Ты - против жертвы Христовой со своими сквернами? Ты - против крови, очистившей мир, со своими кровавыми приношениями? Ты объявил войну против мира? Ты поднял руку на Того, Кто за тебя и для тебя был пригвожден? Ты - против жертвы со своим идоложертвенным вкушением? против Креста - с трофеем? против смерти - с разрушением? [5] против воскресения - с мятежом (kata tēs anastaseōs epanastasin)? против Мученика - с отвержением мучеников? Ты - гонитель после Ирода, предатель после Иуды, только, в отличие от него, не явивший раскаяние через удавление! ты - христоубийца после Пилата и после иудеев богоненавистник! [6]Религиозная политика Юлиана затронула назианзскую паству самым непосредственным образом: император, по свидетельству Григория, послал в Назианз солдат для того, чтобы захватить христианские храмы. Однако Григорий-старший не только лично противостоял начальнику гарнизона, но и возбудил против него свою паству до такой степени, что если бы тот притронулся к христианским святыням, он был бы растоптан ногами. [7] Через посредство областного начальника Юлиан также пытался вмешаться в церковные дела после избрания на Кесарийский престол не угодного ему кандидата - Евсевия: были разосланы письма с угрозами епископам, участвовавшим в хиротонии, в том числе Григорию-старшему. Последний, однако, ничуть не смутившись, ответил областному правителю письмом, в котором настаивал на четком разграничении полномочий между церковными и светскими властями: "Вам весьма легко, если захотите, совершить насилие над нами в чем-нибудь другом; но никто не отнимет у нас право защищать то, что сделано нами правильно и справедливо, если только вы не издадите закон, запрещающий нам заниматься нашими собственными делами". [8]Царствование Юлиана было недолгим: он погиб в июне 363 г. во время сражения с персами при Ктесифоне. На смену ему пришел христианин Иовиан, которого годом позже сменил Валент, покровитель арианской партии.В конце 363 г., когда Григорий-младший находился в гостях у Василия, произошел еще один печальный инцидент в жизни назианзской церкви: Григорий-старший поставил свою подпись под омиусианским символом веры. [9] Само по себе подобное событие не было чем-то экстраординарным, поскольку Григорий-старший, несомненно, вкладывал в термин homoiousios православное содержание. Однако группа назианзских монахов, заподозрив своего епископа в ереси, немедленно отделилась от него. Схизма продолжалась недолго, [10] так как Григорию-старшему удалось примириться с монахами, однако Григорию-младшему пришлось специально защищать своего отца в Слове 6-м, написанном по случаю позвращения монахов в лоно церкви. Роль сына-пресвитера в достижении церковного мира была не менее значительной, чем роль отца-епископа, и Григорий-младший прекрасно сознавал это:Когда возмутилась против нас ревностнейшая часть Церкви из-за того, что нас при помощи хитрого писания и словес совратили в плохое сообщество, тогда относительно его одного были уверены, что он не согрешил в мыслях и что чернила не очернили его душу: хотя и уловлен он был по простоте своей и, имея бесхитростное сердце, не уберегся от хитрости (других). Он один, или лучше сказать - он первый примирил с собой и другими тех, кто восстал против нас по ревности к благочестию... Так было погашено великое церковное волнение и вихрь превратился в тихое дуновение ветра, удержанный его молитвами и увещаниями, хотя и - если позволено чем-либо похвалиться - при нашем участии в благочестии и деятельности; ибо мы, участвуя во всяком его добром деле и как бы сопровождая его и следя за ним, удостоились тогда внести основную долю в это дело. [11]Григорий, таким образом, не скрывает, что, "следя" за своим отцом, он участвовал в управлении епархией и постепенно становился со-епископом назианзской церкви. К подобному же служению был около 364 г. призван Василий: по просьбе престарелого епископа Кесарийского Евсевия он принял священный сан и стал его ближайшим помощником. Григорий откликнулся на рукоположение Василия письмом, больше похожим на соболезнование, чем на поздравление:Вот и ты пленник, как и меня раньше подписали; ибо нас обоих принудили к пресвитерской степени. А ведь не к этому мы стремились! Ибо мы достоверные свидетели друг о друге - больше, чем кто-либо другой - в том, что нам нравится философия пешая и остающаяся в низах. [12] Может быть, лучше было, чтобы этого вовсе не случалось, или не знаю, что и сказать, пока нахожусь в неведении относительно домостроительства Духа. Но раз уж это произошло, надо выдержать, как по крайней мере мне кажется, особенно из-за того, что время развязало у нас языки многим еретикам: выдержать, чтобы не посрамить ни нашу собственную жизнь, ни надежды тех, кто оказал нам доверие. [13]Григорий внимательно следил за судьбой своих друзей, радуясь их успехам и огорчаясь неудачам; иногда ему приходилось вмешиваться в их дела. Когда у Василия произошла размолвка с епископом Евсевием и он удалился из Кесарии, Григорий посылает Евсевию пиьма, в которых отзывается о Василии самым лестным образом; [14] он также пишет Василию, советуя вернуться к епископу. [15] Узнав о желании Григория Нисского, брата Василия Великого, посвятить жизнь риторике, Григорий пишет ему увещательное послание, в котором укоряет друга за то, что тот "захотел быть известным как ритор, а не как христианин". [16]С подобными же письмами Григорий обращается к своему брату Кесарию, которого призывает отказаться от придворной карьеры. Кесарий, второй сын Григория Назианзина-старшего, в отличие от своего отца и брата, избрал светскую карьеру и после получения высшего образования в Александрии стал придворным врачом в Константинополе. Он оставался при дворе даже в царствование Юлиана, что послужило соблазном для его семьи. [17] Во время землетрясения 11 октября 368 г. в Никее Кесарий, занимавший тогда должность хранителя придворной казны в Вифинии, оказался под обломками рухнувшего здания, но чудесным образом уцелел. [18] Вскоре, однако, он умер, приняв перед смертью Крещение. [19] Преждевременная кончина младшего брата оставила глубокую рану в душе Григория: "Нет у меня больше Кесария,- писал он одному из их общих друзей.- И скажу, что, хотя страдание не свойственно философии, я люблю все, что принадлежало Кесарию, и если вижу что-либо напоминающее о нем, обнимаю и целую это, словно его самого, и думаю, что как бы вижу его, нахожусь с ним и беседую с ним". [20]Вслед за Кесарием умерла и сестра Григория - Горгония. Григорий посвятил обоим надгробные Слова, [21] произнесенные еще при жизни родителей. Эти слова, вместе со Словом 18-м, написанным позднее и посвященным памяти отца, составляют тот венок, который Григорий возложил на фамильную гробницу. На примере всех членов своей семьи - брата, сестры, отца и матери - Григорий показывает в этих Словах, что он понимает под святостью и каковы плоды истинно христианского благочестия.В 370 г. умер епископ Кесарийский Евсевий: наиболее вероятным кандидатом на его пост был Василий, который фактически управлял епархией при жизни Евсевия. Еще прежде, чем новость о кончине Евсевия достигла Назианза, Григорий получил письмо от Василия, в котором последний извещал его о своей болезни и просил приехать как можно скорее. Григорий был глубоко опечален, так как вообразил, что его друг умирает, и немедленно отправился в путь. Однако в дороге он обнаружил, что он - не единственный епископ, направляющийся в Кесарию. Узнав о предполагаемом избрании нового епископа и предположив, что Василий обманывал его, когда писал о своей болезни, и что на самом деле намерением Василия было завлечь его в Кесарию и заставить участвовать в собственном избрании, Григорий посылает Василию с дороги следующее письмо:Ты вызвал нас в столицу, когда предстояло совещание относительно епископа. И какой благовидный и убедительный предлог! Притворился, что болен и находишься при последнем издыхании, что желаешь нас видеть и попрощаться. А я и не знал, к чему все это и как своим присутствием могу помочь. Тем не менее я отправился в путь, опечаленный известием. Ибо что для меня выше твоей жизни и что печальнее твоего исхода? Проливал я источники слез и рыдал, и впервые тогда узнал о себе, что настроен не по-философски. И чего только не наполнил я надгробными воплями! Когда же узнал, что епископы едут в столицу, я остановился в пути.., развернул корму, и еду обратно. [22]Григорий не поехал в Кесарию, вероятнее всего, потому что опасался, что избрание будет сопровождаться интригами и волнением, в которых он как "философ" не хотел принимать участия. А может быть, он не поехал просто потому, что почувствовал себя оскорбленным и обманутым. Тем не менее Григорий принял участие в избрании Василия: от имени своего отца он послал в Кесарию два письма, в которых поддержал кандидатуру Василия. [23] По этому же поводу он писал Евсевию Самосатскому - тоже от имени отца. [24] Когда же Василий был избран, на хиротонию отправился Григорий-старший: Григорий-младший, верный "философским" принципам, остался дома. [25] Он, однако, послал Василию поздравление, в котором объяснял причины своего нежелания ехать в Кесарию: "Не поспешил я к тебе тотчас, и не спешу... во-первых, чтобы сохранить честь твою и чтобы не подумали, что ты собираешь своих сторонников.., а во-вторых, чтобы и самому мне приобрести постоянство и безукоризненность". [26]Переписка Григория с Василием после избрания последнего архиепископом Кесарии Каппадокийской была достаточно регулярной. В основном она сводилась к тому, что Василий приглашал Григория к себе, а Григорий под разными предлогами отказывался приехать. Одно из писем того периода представляет интерес с догматической точки зрения: в нем речь идет о Божестве Святого Духа. Третья четверть IV в. была временем напряженных споров по этому поводу: Божество Св. Духа отвергалось, в частности, арианами, "омиями" и "омиусианами". К числу последних относилось большинство людей, которые окружали Василия, в том числе его хорепископы, а также его ближайшие друзья, такие как Евстафий Севастийский и Евсевий Самосатский. [27] Поэтому Василий воздерживался от открытого исповедания Божества Духа: написав целый трактат "О Святом Духе", Василий ни разу не назвал Его Богом. Такая тактика вызвала недовольство в кругах строгих никейцев, в частности, среди монашествующих. [28]В письме, о котором идет речь, Григорий сообщает своему другу о том, как в некоем собрании он защищал его от упреков одного монаха, который всем говорил, что Василий уклонился от истины в учении о Святом Духе, так как избегает открыто исповедовать Божество Духа. [29] Григорий уверяет Василия в том, что он сам нисколько не сомневался в правильности тактики Василия: он понимает, что Василий не может открыто говорить о Божестве Духа, потому что за это он будет лишен кафедры. Тем не менее в конце письма Григорий обращается к Василию с многозначительным вопросом: "Ты же научи нас, о божественная и священная глава, до каких пределов позволительно нам простираться в богословии о Духе, какие употреблять выражения и до какой степени быть осторожными - чтобы все это иметь против критиков. Ибо если бы я потребовал объяснений для себя - я, который лучше всех знаю тебя и твои взгляды и неоднократно о них сам давал и получал удостоверение - то, конечно, я был бы самым невежественным и жалким человеком". [30] Хотя Григорий и настаивает на том, что разъяснения нужны "критикам", а не ему, нельзя не услышать в этих словах его собственного недоумения по поводу умолчаний Василия, хотя и деликатно прикрытого риторическими фигурами.Василий, сам профессиональный ритор, не относился к числу тех, кого легко было ввести в заблуждение риторикой: он понял, что письмо Григория содержало замаскированный упрек в нерешительности, и оскорбился этим. [31] Однако он ответил со свойственной ему уравновешенностью, дав понять Григорию, что не намерен оправдываться ни перед ним, ни, тем более, перед своими противниками. Удивительно, пишет Василий, не то, что какие-то неофиты критикуют его, а то, что близкие друзья, которые имели достаточно случаев убедиться в его православии, прислушиваются к голосу этих неофитов. "Причина же этого в том, что... не встречаемся мы друг с другом; ибо если бы, как в прежних обстоятельствах.., проводили мы вместе много времени в году, то не дали бы доступа к себе клеветникам". [32]См. Bowersock. Julian, 83. ^Цит. по Успенский. История, 86-87. ^См. Browning. Julian, 172. ^Написанных, впрочем, уже после кончины самодержца. ^Т.е. против искупительной смерти Христа с разрушением христианства. ^Сл. 4, 68; SC 309, 176-178 = 1.91. ^Сл. 18, 32; PG 35, 1025 = 1.281. ^Сл. 18, 34; PG 35, 1029 = 1.283. ^Речь идет о формуле Антиохийского Собора 363 г.: см. Bernardi. SC 309, 32. ^Некоторые исследователи (см. Tillemont. Mmoires, t.9, 347; Ullmann. Gregorius, 58ff.) предполагают, что Григорий-старший подписался под 4-й Сирмийской формулой (омийской) и что это произошло в царствование Констанция в 360 г., когда данную формулу подписывали повсюду. В таком случае схизма должна была длиться около пяти лет (см. Hauser-Meury. Prosopographie, 88-89). Однако Григорий впервые упоминает об этой схизме в Слове 4-м, написанном в 364 г., причем говорит о ней как о событии, случившемся совсем недавно (см. Сл. 4, 10, 1-13; SC 309, 100 = 1.68-69). Упоминаний о схизме нет в Словах 1, 2 и 3, относящихся к началу священства Григория-младшего. Следовательно, наиболее вероятной датой подписания символа Григорием-старшим следует все же считать 363 г.: см. Benoit. Grgoire, 182-183; Calvet-Sebasti. SC 405, 30-31. ^Сл. 18, 18; PG 35, 1005-1008 = 1.271-272. ^Т.е. скромный и тихий образ жизни, вдали от почестей и славы. ^Письмо 8; ed.Gallay, 10 = 2.241. ^См. Письма 16-18; ed.Gallay, 17-19 = 2.421-423. ^Письмо 19; ed.Gallay, 19-20 = 2.423-424. ^Письмо 11; ed.Gallay, 13-14 = 2.424-425. ^Письмо 14; ed.Gallay, 16 = 2.416. ^Письмо 20; ed.Gallay, 20-21 = 2.428-429. ^Основная часть недвижимости, принадлежавшей Кесарию, была утрачена в результате землетрясения 368 г. ^Письмо 30; ed.Gallay, 27 = 2.429. ^См. Слова 7 и 8. ^Письмо 40; ed.Gallay, 35 = 2.436. ^Письма 41 и 43; ed.Gallay, 36-37; 39 = 2.438; 440. ^Письмо 42; ed.Gallay, 38-39 = 2.439. ^Письмо 44; ed.Gallay, 40-41 = 2.440. ^Письмо 45; ed.Gallay, 41 = 2.441. ^Подробнее об окружении Василия см. Gribomont. Basile II, 450-464. ^См. Quasten. Patrology III, 231-233. ^Этот эпизод произошел, вероятно, в 372 г. См. Gribomont. Basile II, 460-461. ^Письмо 58; ed.Gallay, 54 = 2.444. ^Ср. Письмо 59; ed.Gallay, 54 = 2.445. ^Письмо 71; ed.Courtonne, 167 = рус. пер., т. 3, с. 97. ^

Епископская хиротония