Я не столько удивляюсь Иову прежде увещания жены, сколько после того гибельного совета. И пусть кто-либо не считает этих слов странными. Нередко ведь слово и вредное наставление бывает гибельным для тех, кому не наносит вреда существо дела. Зная это и диавол, после удара действием, делает нападение посредством слов. Так он поступил и с Давидом. Поскольку видел, что тот великодушно перенес восстание сына и беззаконное господство, то, чтобы потрясти его дух и подвигнуть на гнев, возбудил того Семея, расположив его возмутить его душу оскорбительными словами. Такое же коварство он употребил и в отношении к Иову: когда увидел, что он посмеивается над его стрелами и мужественно выдерживает все, как непоколебимая башня, то вооружил жену, чтобы лукавый совет не возбудил подозрения, прикрыл его гибельность ее словами и преувеличил несчастие. Что же он - благородный? "Ты говоришь как одна из безумных: неужели доброе мы будем принимать от Бога, а злого не будем принимать? Если бы был не Владыка, стоящий столь высоко пред нами, а друг, имеющий равное с нами достоинство, то и при этом какое мы имеем оправдание, получив столько благодеяний и не перенося бедствий? Видишь мужа Боголюбивого; видишь, как он не важничает, не хвалится мужественным перенесением постигших его необычайных ударов, не приписывает перенесение их своей мудрости и величию своей души? Как будто платя неизбежный долг и не перенося ничего несоответственного, так он вполне заградил уста жене.

"Во всем этом не согрешил Иов устами своими" (Во всех сих приключившихся ему ничимже согреши Иов устнама пред Богом) (ст. 10).

Нельзя, говорю, сказать, что это говорил он жене, когда сокровенное его расположение было полно раздражения и недовольства, устами же своими не обнаружил этого. Еврейский текст не имеет того же (υο ου εε ), чтобы достаточно выразить это расположение.

"И услышали трое друзей Иова о всех этих несчастьях, постигших его, и пошли каждый из своего места (Услышавше же трие друзи его вся злая нашедшая нань, приидоша кийждо от своея страны к нему) (ст. 11).

Приходят три друга, чтобы утешить, а делают противоположное утешению; присутствие было дружеское, а увещание не дружеское. Один вид их, прежде чем они сказали что-либо, способен был смутить праведника. Наши несчастия мы яснее видим особенно при сравнении с благополучием других. Подумай, каково было ему видеть себя в таком бедствии, а их, своих близких и знакомых - при прежнем благополучии. И то тяжело, что всюду стало известным несчастие: если услышали об этом они, жившие на таком расстоянии, то тем более - те, которые были ближе. А особенно печалило его не столько множество страданий, сколько то, что он казался страдавшим как нечестивый, беззаконный, как враг Божий и противник, проведший жизнь в лицемерии. У него была забота не о повреждении тела, а о гибели доброго имени; это не потому, что он был честолюбив или жил для славы в глазах многих, а потому, что видел, как многие соблазнялись этим. Писатель передает и имена друзей, говоря: "И никто не говорил ему ни слова" (ст. 13).

Душа, внезапно пораженная скорбью, бывает совершенно неспособна к тому, чтобы слушать. Поэтому и они, видя несчастие этого дома и праведника, сидящего на гноище и покрытого язвами, разорвали одежды, много плакали и сидели в молчании, показывая этим, что ничто столь не соответствует вначале состоянию скорбящих, как совершенное молчание, потому что страдание было больше утешения посредством слова. Они пришли с целью утешить; но, не находя способа выполнить это, замолчали; и это сделали разумно, утешая его своими поступками - присутствием, разодранием одежд. Все это хорошие, достойные друзей свидетельства сочувствия. Но то, что было потом, не было таково.

ГЛАВА 3.

"После того открыл Иов уста свои" (ст. 1).

Полихрония и Златоуста. Точно сказано: "после того", потому что, видя многих, приходящих к нему и опять уходящих, он продолжал переносить страдания, а когда увидел бывших с Елифазом, пришедших по знакомству и долго остававшихся при нем, которые молчанием свидетельствовали о необычайности происшедшего - а они не осмеливались сказать слово утешения, пока он сам первый не начнет говорить - то, не желая быть в тягость им через молчание, прерывает его. Посмотрим же, что он сказал, отверзши уста.

"...И проклял день свой. И начал Иов и сказал: погибни день, в который я родился, и ночь, в которую сказано: зачался человек!" (И прокля день свой, глаголя: да погибнет день, в оньже родихся, и нощь оная, в нюже реша: се мужеск пол) (ст. 2-3). Эти слова будем рассматривать не просто, но имея при этом в виду то, что они сказаны скорбящей душой. Если бы он не сказал этого, то показался бы непричастным общей человеческой природе.

"День тот да будет тьмою; да не взыщет его Бог свыше, и да не воссияет над ним свет! Да омрачит его тьма и тень смертная" (Та нощь буди тма, и да не взыщет ея Господь свыше, ниже да прiидет на ню свет, и да прiимет ю тма и сень смертная) (ст. 4-5).

Но, размышляя обо всем этом и всем будучи терзаем, сказал следующие слова, представляя друзьям некоторый вид защиты. Как хотел бы он беседовать, но не может, будучи удручен множеством несчастий! Что же говорит? "День тот да будет тьмою" (Та нощь буди тма), то есть, пусть останется в неизвестности, не вспоминается, пусть оставит ее Господь без попечения, пусть не будет в списке ночей. Так как он говорил не о существующей природе или каком-либо животном, то просил не о смерти или гибели, а о продолжении того, что противоположно дню; он как бы говорил: "пусть день охвачен будет той и другой ночью посредством продолжения тьмы и забыт теми, которые ведут счет".

"Для чего не умер я, выходя из утробы, и не скончался, когда вышел из чрева?" (Почто бо во утробе не умрох? из чрева же изшед, и абiе не погибох?) (ст. 11). Когда Христос сказал: "лучше было бы этому человеку не родиться " (Мф. 26-24), то этим не иное что показал, как то, что его ждет страшное и ужасное. Так и Иов, говоря: "если бы я не родился или, родившись, тотчас умер, так, чтобы смерть сопутствовала рождению", не порицает промышления Божия, а изображает величину несчастия. Но обрати внимание на осмотрительность в том, что изливает весь гнев на день, не осмеливаясь преступить этого предела, и постоянно говорит: "день", "ночь, выражая чрез это, что тогда не испытал бы он настоящих бедствий, хотя и не получил бы награды за благочестие.

"Теперь бы лежал я и почивал; спал бы, и мне было бы покойно..." (Ныне бо уснув умолчал бых, уснув же почил бых) (ст. 13). Мне думается, что он успокаивает друзей и убеждает в том, что не высоко ценит дела человеческие. Обрати поэтому внимание на слова любомудрия в несчастии.