Л.Ш.: Вот давайте мы с вами и создадим такой штаб.

И.М.: Понимаете, нам сейчас просто необходимо иметь пособие по военной подготовке к этой информационной войне, а пособия нет. Я несколько лет назад ехала дневным поездом в командировку, и моим соседом по купе оказался пожилой человек — простой на вид мужик в тренировочном костюме. И, даже не представившись друг другу, мы, по русской привычке, сразу, «с места в карьер», заговорили о ситуации в России, о том, «что делать» и «кто виноват». Вдруг через какое-то время, часа наверно через три такого непрерывного разговора, мой собеседник взглянул на часы и ахнул: «Боже мой, я чуть не проехал свою станцию!». Я ему говорю: «Не волнуйтесь, до Нижнего Новгорода еще далеко». А он: «Да я не в Нижний еду, я с инспекцией еду в воинскую часть». И называет какой-то маленький городок, к которому поезд должен был вот — вот подъехать. Я вышла в тамбур, чтобы дать ему возможность переодеться. Через пару минут дверь купе отворилась. Передо мной стоял генерал во всем блеске своего генеральского мундира. И говорит мне: «У меня осталось десять минут до прибытия, и я хочу с вами поговорить о деле. Вы бы смогли выступить в артиллерийском училище в Коломне? Рассказать ребятам об информационной войне? Вот так, как вы мне рассказывали?» «Но я же детский психолог, — отвечаю. — Разве у вас нет военных ученых, специалистов по информационной войне?» И тут он произносит потрясающую фразу: «Есть, но они воюют на стороне врага». Я его спрашиваю: «А вы что, начальник этого артиллерийского училища в Коломне?» Он прямо-таки возмутился: «Я?! Я — сотрудник Министерства обороны». И дает мне свою визитную карточку.

Л.Ш.: Вот потому и разгоняют у нас генеральные штабы, Министерство обороны, что там, как говорят «разгоняющие», остались люди именно консервативного типа. А ведь Генеральный штаб или, например, Академия госслужбы — это были те крепости, которые в значительной мере стояли на наших традиционных моральных устоях. А теперь эти крепости разрушаются. И что остается? Высшая школа экономики? А это ведь ультралиберальное учебное заведение, и выходят оттуда люди, которые пойдут потом в правительство и в другие правящие структуры. В этом трагедия…

И все равно — победа будет за нами!

Беседовала Ирина Медведева

26 / 01 / 2009

ПОРТРЕТ ОМБУДСМЕНА В ШКОЛЬНОМ ИНТЕРЬЕРЕ

Может, это закон парных случаев, может, еще что-то? Буквально в течение суток две наши знакомые женщины (но при этом не знакомые друг с другом) позвонили и рассказали, как школьные поборники прав детей испортили им отношения с детьми. У одной девятилетний сын, ссылаясь на преподанную ему Конвенцию о правах ребенка, заявил, что не будет ходить в церковь, так как никто не смеет навязывать ему религиозные убеждения. Другой, пятиклассник, — что на детей нельзя давить и поэтому он бросает музыкальную школу. А если мать попробует его заставить, он пожалуется в милицию, и ее посадят в тюрьму.

Когда приводишь такие случаи, люди часто смеются, воспринимая их как нелепые детские выходки, из которых ровным счетом ничего не следует. Дескать, до чего ж они забавны, эти маленькие петушки! Любят похорохориться… Ну, ничего, пойдут, как миленькие, куда мать скажет. А заартачатся — получат на орехи.

Правда, в последнее время так, в основном, реагируют или те, у кого дети давно выросли, или вовсе бездетные. В общем, люди, живущие вчерашними представлениями о власти родителей над детьми. Матерям же, которые нам позвонили и которые вполне ощущают «свежий ветер перемен», было не до смеха. Им и так-то нелегко приходилось со своими ребятами, а после того, как мальчиков в школе вооружили знаниями о правах, мамы и вовсе оказались перед весьма сомнительным выбором: или надо дискредитировать учителя-«правоведа», или, чтобы не ронять авторитет школы, пойти у сыновей-бездельников на поводу. Ведь в данных конкретных случаях отказы объяснялись именно ленью: одному ребенку было неохота рано вставать, а другому хотелось поиграть не на пианино, а на компьютере. И они фактически получили в школе правовую поддержку своей лености.

Но то ли еще будет, если будет принят закон о ювенальной юстиции, то есть о юридической защите прав детей, и в каждой школе воцарятся официальные правозащитники — омбудсмены, наделенные властными полномочиями! Тут не то что будет не до смеха, а впору завыть.

Права детей в современной трактовке

Пока омбудсмены, защищающие права детей, существуют лишь в пилотных регионах, которых, правда, уже более 20. Причем, сидят они, в основном, не в школах и занимаются «социалкой». С жалобами к ним приходят не дети (детских обращений всего 3 %), а взрослые. У кого-то ребенок — инвалид, и ему нужно «выбить» пособие, у кого-то многодетная семья, и она нуждается в увеличении жилплощади. В подобных случаях омбудсмены играют роль народных заступников, принимающих ходаков. И сам этот образ, и содержание деятельности вполне традиционны и не вызывают возражений. Разве что кому-нибудь, как нередко бывает, хочется большей справедливости, большего эффекта от этого заступничества.

Однако помещение омбудсменов в школу резко меняет ситуацию. В тех школах, где они в экспериментальном порядке уже введены, две трети жалоб (около 65 %) поступает от детей и лишь одна треть приходится на родителей и педагогов вместе взятых. В Саратове школьники пишут свои жалобы и бросают их в специальные ящики. И эти ящики ежедневно заполняются жалобами доверху. Основная их часть посвящена однообразию и скучности школьных занятий. Педагоги говорят, что в защите нуждаются не школьники, а сами учителя, так как большинство выпускников университетов не может найти общий язык с классом озорников (В. Немира «Учителя против омбудсменов» (PRS.Ru, раздел общество http://www/prs/ru/articles/?id=21310).