“Черное дело”

Но вот, наконец, тропа вынырнула из чащи леса, и мы оказались на достаточно большом оголенном участке, врезавшемся в склон ущелья. Вся поверхность его, казалось, была изранена, словно эту площадку в ярости топтали ноги или копыта каких-то гигантов. И хотя рытвины уже успели слегка затянуться молодой травой, тягостное впечатление от этого не уменьшалось. Все трое остановились в полном недоумении. Перед нами возвышался достаточно высокий холм обнаженной земли в виде конуса диаметром не менее 10 метров. По всей поверхности этого странного кургана пробивались из-под земли струйки голубоватого дыма. Необъяснимое явление! От подножия и до макушки конус дымился! Неподалеку бежевый мул, навьюченный мешками из белых капроновых нитей, лениво жевал траву. Он и ухом не повел, когда Антон подошел к нему, чтобы заглянуть в мешок. Рядом с мулом, между голыми стволами уцелевших деревьев был натянут брезентовый полог. Под ним - грубо сколоченный длинный стол и две скамьи из досок. Вокруг валялось множество консервных банок, окурков и рваных целлофановых пакетов. От божественной гармонии не осталось и следа. Во всем царили хаос и мерзость варварского вторжения в природу человека с обезображенной душой.

Я тоже заглянул в мешки, переброшенные через седло мула. Они были плотно набиты полутораметровыми обрубками стволов молодых деревьев, превратившихся в уголь, но не утративших своей первоначальной формы. Теперь все стало понятно: это угольщики жгли в конусах молодые деревья, присыпанные сверху землей, чтобы огонь не разгорался слишком сильно. Он должен был лишь понемногу тлеть под слоем земли, превращая деревья в древесные угли. Обойдя дымящуюся земляную пирамиду, мы обнаружили за ней другой такой же, но еще не засыпанный конус. Он состоял из одинаково нарубленных, очень аккуратно сложенных по радиусу тонких стволов.

Оторвавшись от созерцания этих фантастических сооружений, мы подняли взоры вверх. Весь западный склон ущелья представлял собой ужасное зрелище. От прежде густого леса здесь остались лишь низкие пеньки. Даже без глубоких познаний в геоморфологии нетрудно было понять - какую страшную опасность, какой непоправимый вред может принести такая варварская порубка леса на крутом склоне горы. Всё, что мы увидели, походило на настоящее вредительство. Было ясно, что эрозия склонов, не сдерживаемая более корнями деревьев, пойдет теперь с такой быстротой, что вскоре их ровная и когда-то зеленая поверхность превратится в безжизненный лунный ландшафт, прорезанный глубокими каньонами. Сверху послышались голоса людей и шум падающих деревьев - это мирские рабочие продолжали свое черное угольное дело.

В кромешной тьме

Миновав делянку, мы поспешили вверх по тропе и вскоре вновь очутились среди деревьев и густой травы. Стоило подняться еще немного, как нас окутал серебристый влажный туман. На вершине поросшего лесом центрального хребта мы попали в густые облака и заблудились. Когда преодолели перевал, тропа запуталась в высокой траве и куда-то исчезла. Пришлось без дороги, наугад, спускаться по заросшим горным склонам в густом молочном тумане. Вместо расчетных трех часов мы продирались сквозь заросли колючих кустарников в три раза дольше. Из облаков сыпал назойливый мелкий дождь. Видимости почти никакой. Ноги скользили и путались в длинных, словно конская грива, мокрых космах прошлогодней травы. Двигались медленно, почти на ощупь, и все, конечно, промокли до нитки, раздвигая локтями кусты, с которых градом сыпались на нас крупные капли дождя. Разбухшая кожа туристических ботинок превратилась в мягкую тягучую резину. При каждом шаге в них хлюпала вода, шерстяные носки - хоть выжимай.

Наконец мы спустились к абсолютно безлюдной горной дороге, достаточно широкой, чтобы по ней мог проехать автомобиль. Она долго петляла высоко над морем вокруг каждого бокового отрога хребта, то немного спускаясь вниз, то вновь поднимаясь. Казалось - вон за тем поворотом должен уже появиться монастырь, но там - очередная глубокая промоина, которую снова надо обходить, за ней - следующая, и так без счета...

Очень быстро и почти незаметно опустилась ранняя весенняя ночь, лишь на мгновение осветив розовой полоской заката морской горизонт. Последний луч солнца длинной школьной указкой ткнулся в лиловые камни круто сбегающей вниз узкой тропы. Вспыхнул и погас. Но этого краткого указания оказалось достаточно. Покинув дорогу, мы начали осторожный спуск по указанному солнечным лучом каменному желобу, который исчезал в тоннеле из густо сплетенных ветвей вечнозеленых кустарников. Тьма наступила такая, что, как говорится, хоть глаз выколи. Благо, у нас с собой - электрический фонарь. Где-то внизу, наконец, сквозь сосны тускло замерцали керосиновыми лампами желтые окна Ватопеда. Но когда мы подошли к надвратной башне, было далеко за полночь. Тяжелые ворота, одетые в металлические доспехи, были уже заперты. При мысли, что ночевать придется под стеной монастыря, стало как-то тоскливо. Луч фонаря высветил пар, поднимающийся от мокрой одежды. Становилось все холоднее

Мы были уже знакомы с жестким афонским правилом: наступила полночь - ворота на замок. А полночь здесь наступает по византийскому времени - в момент, когда заходит солнце. Взглянули на часы. Шел уже третий час ночи. Как и следовало ожидать, крепкие ворота, обшитые полосами железа, закрылись ровно в двенадцать. Били мы в них, колотили, стучали Изнутри - ни звука. Лишь где-то внизу, за монастырем, шумят во тьме море и прибрежные сосны. Видимо, придется все-таки ночевать под стеной. Что же нам делать? Господи, вразуми! - молился каждый из нас.

А дождь продолжает моросить с занудным упрямством. И тьма вокруг - кромешная, не видно ни зги. Но главное, - не знаем, куда теперь идти. На подходе к монастырю мы с отцом дьяконом побежали вперед, надеясь успеть нырнуть в ворота, чтобы попросить не закрывать их до прихода отставшего Антона. Не успели

Вдруг в стороне вспыхнул и погас язычок пламени. Похоже, Господь нас услышал! Почти бегом мы помчались в том направлении и наткнулись на дом, но без единого огонька. Может быть, это чиркнул спичкой монастырский рабочий, поднимаясь по наружной лестнице на второй этаж? Мы с трудом разглядели его уже на верхней площадке и обрадовались, как родному. Но вот беда - по-английски он не понимал ни слова. Правда, когда услышал про телефон, закивал головой. Слава Богу, хоть это понял! - обрадовались мы, но, как оказалось, рано. Активно жестикулируя и разводя руками, грек объяснил: Телефона нет, идите в полицию. Мы удивились: надо же, и полиция здесь есть! В нашем положении это было очень приятное известие: значит, какая-то связь будет. Указывая направление, рабочий неопределенно ткнул рукой куда-то в темноту. Да-а-а... двигаться придется буквально на ощупь, как в поговорке: иди туда, не знаю куда. Но Матерь Божия и тут не оставила нас.

Игумения Святой Горы

Тем из христиан, которые встают и ложатся, трудятся и молятся, молчат и разговаривают, идут или едят, непрестанно помня о Боге и о цели своего пребывания на земле, Создатель Сам постоянно открывает Свое присутствие. Оно чувствуется ежедневно и ежечасно, отчетливо просматриваясь сквозь связанную чудесным образом цепь больших и малых событий. Они чередуются с такой удивительной целесообразностью, что внимательный человек ясно видит в их необыкновенно мудрой взаимосвязи очевидное действие промысла Божия. И тогда он глубоко осознает и особенно остро чувствует, насколько бережно и с какой любовью ведет его по жизни Создатель, подсказывая, направляя, а при необходимости - тоже с любовью - наказывая, потому что именно через Божии наказания нередко приобретается духовная мудрость. Вот почему у людей, живущих в постоянном Богообщении или, проще сказать, - в постоянном памятовании о Боге, не так часто возникает необходимость искать волю Божию где-то на стороне, вопрошая о ней других.

В соединении не ожидаемых нами, но каким-то чудом сцепляющихся в единую цепь событий мы постоянно видели нечто подобное, еще только приближаясь к Уделу Божией Матери. И все же, оказавшись на Святой Горе, мы были буквально поражены тем, что с нами происходило здесь. Все это время нас не покидало такое чувство, будто мы находимся под непрестанным наблюдением, или, точнее, - в невидимых духовных объятиях любящей матери. Помощь, которую незамедлительно подавала нам Игумения Афонская по слабым нашим молитвам во всех трудных обстоятельствах, показывала: мы не брошены на произвол судьбы, мы здесь не одни. В эти моменты становилось особенно ясно - Кто здесь истинный хозяин и Чьим уделом является Афон. Так было и в тот раз, когда в наступающих сумерках мы спешили из Григориата в монастырь Симона-Петра и, как всегда, опаздывали. Неожиданно тропа, как змеиный язык, разделилась надвое. Одна ее половина уходила наверх, а другая спускалась вниз. Куда идти дальше - было совершенно непонятно. Не раз мы уже убеждались, что если тропинка поднимается вверх, это вовсе не значит, что по ней мы действительно поднимемся на гору. За ближайшим поворотом, лукаво извернувшись, она запросто может спуститься к самому морю, и наоборот. Вот и стояли мы у развилки в полном недоумении, беспомощно взывая: Владычице, помози, заблудились! До закрытия монастырских ворот времени осталось меньше часу, и промедление для нас не предвещало ничего, кроме ночевки на холодных камнях. Вдруг, как бы ниоткуда (во всяком случае, никто из нас не заметил его приближения), перед нами возник монах с необыкновенно красивым, если не сказать - ангельским, лицом и неожиданно произнес по-русски: