Ошеломленные чудовищным обвинением, на несколько секунд мы застыли от изумления, а старец с победоносным видом явно наслаждался произведенным эффектом. Абсурдность рассказанного мифа была совершенно очевидна, но выражение лица нашего гида не оставляло никаких сомнений в том, что он самозабвенно верит в эту бредовую историю, о которой рассказывает с таким неподдельным возмущением. Спорить с ним было абсолютно бесполезно.

Удовлетворившись, вероятно, нашим видом, старец смилостивился и принес из алтаря золоченый ларец с главой апостола Андрея Первозванного. Стоило лишь ему откинуть крышку, как дивное благоухание наполнило все окружающее пространство. Ничего подобного никто из нас прежде не ощущал, хотя каждый повидал мощей немало. Мы переглянулись. Видимо, сам Просветитель Руси, апостол Андрей, решил нас утешить. И действительно, стоило лишь с молитвой приложиться к лобной кости его черепа, как напряжение и неловкость, вызванные странным заявлением старого грека, мгновенно испарились и на душе стало совсем легко и радостно. Громко спели величание благовестнику Христову Андрею, и вдруг почувствовали, что мы - на Родине. Косые солнечные лучи, лившиеся из-под купола, неожиданно ярко высветили такое знакомое и такое родное убранство этого замечательного русского храма. Было заметно, что и старый грек (на самом деле - добрая душа) был растроган. Его взгляд увлажнился, и он, быстро приложившись к мощам, засеменил с ними обратно в алтарь. Оттуда он вышел улыбаясь. От его суровости не осталось и следа.

- Нам здесь очень нелегко, - как бы извиняясь, произнес он, направившись к выходу, - всего только четверо монахов! Средств нет, - старик вздохнул, - а скит, как видите, огромный...

Последний “шедевр”

Мы снова оказались на высокой паперти собора. Вдруг наш старец оживился и его взгляд принял озорное выражение.

- Я вам сейчас кое-что покажу, - сказал он, запирая громадным ключом единственный на всем Афоне замок подобных размеров.

Шурша полами подрясника по каменным ступеням храма, бывший архитектор, который, судя по всему, так и не успел еще понять - что такое монашество, повел нас к одному из братских корпусов в глубине скита, за собором. Мы вошли в светлую застекленную галерею, протянувшуюся вдоль всего корпуса. В нее выходило множество дверей, на которых кое-где сохранились следы обивки. Широкие окна хотя и пропускали много света, давно уже потеряли свою былую прозрачность, но зато приобрели таинственную матовость - из-за пыли и паутины. Вокруг валялось множество самых разнообразных предметов быта конца XIX века. Настоящий краеведческий музей! Чего здесь только не было! Старинные русские литографии на стенах, царские портреты, самовары, керосиновые лампы самых невероятных форм и размеров, ножная прялка с шерстью, кузнецовский фаянс и бронзовые подсвечники на пыльных подоконниках, какие-то железные и латунные механизмы, назначение которых невозможно было даже понять, гнутая венская вешалка с одеждой и многое другое. У нас создалось впечатление, будто, повинуясь каким-то непредвиденным и таинственным обстоятельствам, насельники скита, поспешно схватив только самое необходимое, неожиданно покинули родные стены... Шли годы, со стен отваливалась штукатурка, истлели подрясники, молью был съеден меховой воротник зимней рясы на старой вешалке, а часы фирмы Буре с белоснежным эмалевым циферблатом все еще указывали своими ажурными стрелками на 12 часов дня какого-нибудь 1931-го года.

Старец, весело шаркая подошвами мягких тапочек, поспешно семенил впереди мимо вереницы обшарпанных дверей и, наконец, широко открыв одну из них, любезно пригласил нас войти. Все стало понятно. Это была его гордость. Посередине великолепного туалета, блистающего новым кафелем, никелем и зеркалами, красовался роскошный белоснежный унитаз. Это был воистину архитектурный шедевр и, возможно, последний из шедевров старого архитектора. Он, как ребенок, радостно сияя глазами, ожидал возгласов восхищения. И мы вполне искренне восхитились. Да и как же было не восхититься? Среди такой разрухи - такой блестящий туалет! С подобным дизайном - не стыдно было бы принимать гостей и в самом фешенебельном столичном отеле.

Афонская красавуля

Прощались мы с новоиспеченным монахом-архитектором очень тепло, и на прощание я дерзнул спросить его о красавуле. Дело в том, что известная у нашего народа склонность к горячительно-веселящим напиткам, отмеченная еще летописцем времен Владимира Красное Солнышко, всегда вызывает у российских священников загадочную улыбку, когда они в типиконе читают о положенной по уставу красавуле вина после праздничной службы. А поскольку большинство из них никогда красавули не только в руках не держали, но даже и не видели - что это за сосуд такой, - их воображение начинает рождать самые невероятные догадки об объеме этой самой красавули с вином. Именно эти юмористические подмигивания вспомнились мне, когда я случайно увидел в привратницкой гору красавуль, многие десятилетия без дела пылившихся в сундуке. Подумав немного, я все-таки решился попросить у старца благословение взять одну из них на память об Андреевском ските (тем более, что он прежде был все-таки русским), надеясь видом двухсотграммового глиняного кувшинчика с ручкой успокоить разыгравшееся воображение некоторых из моих веселых сослужителей. Секунду подумав, старец махнул рукой:

- Ладно уж, берите!

Сдувая пыль с облитой изумрудно-зеленой глазурью красавули, я еще не предполагал, какую опасность кладу вместе с ней в свою афонскую шерстяную торбочку.

Глава 10. СВЯТОГОРСКАЯ СТОЛИЦА

Миновав афонскую школу для мальчиков, которая скромно притулилась у наружной стены Андреевского скита, мы свернули налево. Вскоре дорога вывела нас прямо на площадь, куда два раза в день приходит из Дафни маленький автобус. Вдоль невысокой стены из неотесанного камня полукругом сидели на лавках монахи и паломники, ожидающие прибытия автобуса.