- Отец дьякон, спускайся! - крикнул я и полез сквозь неширокое устье в темноту. Глаза быстро привыкли, и я увидел, что пещера расширяется, превращаясь в зал, похожий на огромную линзу. Справа от входа в полутьме белело странное сооружение, расположенное почти в центре пещеры. Там стояла выложенная из камней и даже оштукатуренная стена шириной метра полтора и высотой около двух метров. Нижняя часть стены была значительно шире и выступала вперед, образуя что-то наподобие стола или широкой полки, на которой стояли ветхие иконы. Немного дальше - еще одна небольшая каменная полка. На ней грудой лежали берцовые кости, ребра, позвонки и два черепа. Вероятно, - подумал я, - эти странные сооружения когда-то служили пещерникам в качестве престола и жертвенника. Должно быть, не одно десятилетие они молились в этой пещере и спали на голой земле, не заботясь ни о чем земном. Такие подвижники питаются обычно только сухарями и дождевой водой. Обходятся без вещей. А когда истлевает одежда - не заботятся и о ней. Их покрывает иная одежда - благодать Божественного Духа, которая и греет, и питает верных своих рабов.

В пещере ничего нет, в ней темно, пусто, но я чувствую, что она наполнена чем-то свышеестественным, наполнена победной жизненной мощью, наполнена жизнью духа, победившего смерть, наполнена духовным светом Воскресения

- Много лет назад, в конце прошлого века, - говорит наш провожатый, - здесь подвизались два русских отшельника. Как они жили?! Чем они тут питались?! Уму непостижимо! Как ласточки на скале. Здесь они и умерли - это их кости тут лежат...

Смотрю на все это и думаю: Какие же здесь люди жили! Какая сила духа нужна, чтобы так жить в таком совершенно неприступном месте! Помолились об упокоении душ этих безвестных подвижников, спели им вечную память и пошли дальше - по цепям. Только теперь цепи были подвешены уже не вертикально, а горизонтально.

Высоко над морем, вдоль стены желтоватого мрамора висит над лазурной бездной тропинка шириной сантиметров пятнадцать. Этот узкий карниз на скале, по которому мы идем друг за другом, то сужается до десяти сантиметров, то расширяется до двадцати. Внизу - пропасть. Где-то на дне, в ярких солнечных лучах плещется море, но лучше на него не смотреть. Вдоль карниза, на железных штырях, забитых в трещины, укреплена тонкая цепочка, хлипкая - совсем как собачья, почти проволочка. А кое-где, там, где она, видимо, истлела от времени и дождей, вместо цепи висит какая-то плоская железная лента наподобие тех, которыми обивают ящики, только чуть пошире. Подвешена она, скорее, для сохранения душевного равновесия и морального успокоения, а вовсе не для страховки, потому что каждому понятно - никого эта ржавая полоска железа не выдержит. Да это и неважно. Просто Господь таким образом проверяет нашу веру и укрепляет надежду на Его всесильную помощь...

Глава 17. “САМОВОЛЬЩИК” ТОЛЯ

Идем мы по этой тропе, прижимаясь к скале, как жмутся к матери дети. Наконец, горизонтальный участок окончился и мы выходим на небольшую площадку. Отсюда - новый спуск и спуск жутковатый. Но от него уже кельи видны. От этой площадки вниз сбегают уступами лестницы, а точнее - то, что от них осталось. Почти все перекладины сгнили, а между уцелевшими зияют огромные пустоты - некуда даже ногу поставить. Хорошо еще, что вдоль лестниц свисают цепи. За них можно держаться, пока носком ботинка ищешь на поверхности лестничной тетивы паз, в который когда-то входила сгнившая перекладина. Но вот последняя лестница упирается в уступ и мы ступаем на камни, орошенные слезами молитв неведомых миру гигантов духа. Здесь, на маленьком выступе скалы, где с трудом уместился крошечный домик-калива, я испытываю куда большее потрясение, чем испытал когда-то от созерцания циклопических построек в Гизе. Там, в этих чудовищных постройках, требовавших немыслимых трудов десятков тысяч рабов, древнеегипетскими жрецами совершались мистерии высшего посвящения в тайны духовного мира - мира падших духов. Там происходили инициации фараонов и наиболее подготовленных лиц жреческого сословия. И те, и другие, благодаря инициации в пирамиде, вступали в прямой контакт с падшими ангелами. Пирамида для них служила инструментом инициации, своеобразным прибором для подключения к контакту с демонами. Как это ни удивительно, но и по прошествии трех тысяч лет я ощутил в неслышном веянии таинственно-мрачного духа присутствие вокруг пирамид этой невидимой темной силы.

Но здесь, на этом белом афонском уступе, который чайкой парит над морем, - всё по-другому. Душа ощущает неземное веяние горнего мира, мира Божественной любви и Фаворского света, мира, который привносит в душу благодатный покой и мир - не от мира сего. Здесь дышишь иначе. Здесь молитва сама собой исторгается из умиленного и согретого благодатью сердца. Здесь воздух насыщен божественной и светоносной силой, воскриляющей душу так, что она, как птица, готова взлететь к небесам, чтобы там, в вышине, воспеть Богу радостную песнь благодарения.

А теперь от этой маленькой каливы с обвалившейся крышей нам предстоит подниматься вверх по крутому каменному желобу. Дно его присыпано красноватой глиной, заполняющей вокруг все трещины меж камней. Протекторы туристических ботинок скользят по ней, и единственное наше облегчение - канат, который свешивается с деревца, уцепившегося за седловину скального отрога. Держась за канат, взбираемся на седловину. Карульский провожатый показывает нам:

- Видите келью? Здесь живет Толя.

- Какой Толя? - с удивлением спрашиваю я, заслышав такое странное, совсем не монашеское имя отшельника.

- Да есть такой чудак. Может быть, вы о нем даже слышали. Несколько лет тому назад он за несколько месяцев пешком дошел из Владивостока до Москвы. Да-а-а, такой вот юморист. Можно сказать - романтик с большой дороги. Потом из Москвы этот Толя совершил путешествие в Иерусалим, и тоже пешком. В Иерусалиме он прослышал об афонских отшельниках и решил идти на Святую Гору. А ведь он - совершенно мирской человек, причем только недавно уверовавший, что-то вроде хиппи в советском варианте. И вот в таком смутном состоянии духа, кое-что узнав об Иисусовой молитве, он пришел на Афон! Уже здесь прочитал несколько подвижнических книг и решил, что и ему надо спасаться. И все бы хорошо, да только подвизаться он захотел не как-нибудь, а сразу в отшельничестве, абсолютно не имея навыков монашеского смирения и кротости... Видимо, причиной тому являлись стремление к экзотике и юношеское тщеславие. Согласитесь, ведь никакой нормальный и смиренный человек не пойдет пешком из Владивостока в Москву. Возможно, Толя решил, что после прежних светских подвигов непременно нужна экзотика отшельничества... Увы, все, что он делал до прихода на Афон, могло делаться только по тщеславию - чтобы о нем говорили по радио, писали в газетах (так оно и было). А иначе - с какой стати он стал бы терять столько времени, когда массу полезных дел можно было бы сделать за эти полгода, потраченных им на переход из Владивостока в Москву. Представить себе только - полгода идти просто так! Без молитвы, без духовной цели! И какой толк от такого хождения?..

Короче говоря, я понял, что он человечек болезненного духа - гордого. Романтик, Хемингуэй своего рода. И вот этот Хемингуэй решил захватить какую-нибудь чужую пустующую келью и там уединиться. А выбрал-то не какую-нибудь келейку внизу, а в самом непроходимом пустынном месте, на скалах. И там заперся.

Услышав такую удивительную историю, мы несколько встревожились. Жаль стало парня. Хотели мы с ним увидеться, поговорить. Ведь если только что пришедший к Богу человек самовольно уединяется, начинает молиться один, без опытного духовного наставника, то, как правило, быстро сходит с ума. Думалось: может быть, удастся ему чем-либо помочь, что-то подсказать...