Вернувшись к келье старца, мы взвалили на плечи ожидавшие нас на скамейке рюкзаки и, распрощавшись, направились к калитке, прося его не забывать нас в своих молитвах.

- Советую вам сразу же, не задерживаясь, отправиться в монастырь Святого Павла, - напутствовал нас старец. - Вы как раз успеете туда до закрытия ворот. Вон по той широкой тропе.

- Но сегодня такой чудесный день, старче! Воскресенье! - обернувшись, ответил ему Антон. - хочется погулять, подняться в горы, полюбоваться природой.

- Нет, нет, дети мои, лучше не задерживайтесь, - старец улыбнулся, - а отправляйтесь-ка сразу к Святому Павлу. Прогулки по горам - пустое занятие. Пользы от них - никакой!

Глава 25. ОСЛУШАНИЕ И… НАКАЗАНИЕ

И вот мы снова на дороге, которая вчера привела нас в скит Святой Анны.

- Похоже, нам влево, - я показал палкой направление. - Если не останавливаться в Новом Скиту, засветло будем у Святого Павла.

- Ну, ты что! Отец! - Антон заговорщицки подмигнул отцу дьякону (вижу, они что-то придумали за моей спиной). - это так банально, тащиться по горизонтали. То ли дело рвануть наверх! Покорить вершины! Небольшой десантный марш-бросок! Вот это я понимаю!

- С какой стати?! Старец благословил сразу - к Святому Павлу!

- Да день-то сегодня какой? Отец! Воскресенье! Ради такого дня нужно совершить восхождение в горы и устроить там маленький пик-ни-чок.

- У нас, кстати, осталось несколько супов быстрого приготовления, - поддержал приятеля отец дьякон, - не везти же их обратно в Россию! Мы и так таскаем их без толку вот уже две недели.

- Вcё это срочно нужно съедать! - поддакнул ему Антон. - По моим оперативным данным, у нас должны были еще остаться белые сухари, банка с маслинами, чайные пакетики и разовые упаковки с джемом.

- Да ведь нехорошо нарушать благословение!

- Ну и ничего плохого нет в том, что ради воскресного дня мы немного изменим маршрут и погуляем в горах.

Весело похохатывая, заговорщики ловко подхватили меня под мышки и развернули в другую сторону, лицом к уходящей вверх по склону извилистой тропинке. Что-то не лежала у меня душа к подобным развлечениям, отвык я уже от романтики, но, видя, как жаждут приключений мои спутники, все же согласился на этот поход, убедив себя, что нехорошо обижать друзей, да и продукты съедать, действительно, необходимо.

Тропа круто забирала вверх, извиваясь меж громадных камней вдоль русла сухого потока. Его склоны были покрыты теперь уже редко встречающимися на Афоне огромными вязами. Мы казались себе муравьями, которые медленно и терпеливо ползут со своей ношей все выше и выше среди травяных стеблей и деревьев, высоко вверху раскрывших над ними свои зонтики-кроны. Но вот вязы остались где-то там, внизу. Перед нами - голые серые скалы с озорными пучками молодой травы, крепко вцепившимися в расщелины. При каждом порыве ветра кажется, что они машут нам своими зелеными платочками. На небольших уступах - качаются густые заросли терновника. А за спиной - стоит лишь обернуться - безбрежное голубое пространство: море и небо. Там внизу, в лазурной глубине, виден маленький кораблик. Над ним высоко в небе снуют белокрылые чайки. Но отсюда они кажутся лишь блестящими белыми точками. Даже их крики здесь не слышны. Полная тишина и только шум ветра в кустах терновника. Ощущение иного мира, иного пространства.

Тропа стала еще круче. Для того чтобы сохранить устойчивость, пришлось сильнее наклоняться вперед, не дожидаясь когда тяжелый рюкзак опрокинет кого-нибудь из нас навзничь, иначе катиться пришлось бы о-о-очень далеко. Полы подрясника стали путаться под ногами, и чтобы на них не наступать, я вынужден был остановиться и заткнуть их за пояс. Вскоре из-за каменных глыб высокого уступа впереди показалась совершенно отвесная стена желтоватых известняков высотой не менее пятидесяти метров. По всей ширине ее покрывали глубокие вертикальные борозды. Было очевидно, что это зеркало сброса образовалось в результате не слишком давнего землетрясения. Разлом прошел вдоль оси хребта, и западный его отрог съехал по разлому вертикально вниз, образовав тем самым небольшое плато у подножья отвесной скалы. Взобравшись на него, мы с удивлением обнаружили за густыми зарослями терновника очень длинную двухэтажную келью. С восточной стороны, как обычно, она оканчивалась домовой церковью под традиционным сланцевым куполом, над которым возвышался небольшой четырехконечный крест. Даже издали было заметно, что келья уже давно заброшена и с годами пришла в совершенное запустение. Повсюду на плато в теневых участках еще лежал снег. Под ярким весенним солнцем, утопая по щиколотку в холодном белоснежном желе, через ложбину, окаймленную густой стеной кустарника, мы пробрались, наконец, к покинутому дому.

Земля вокруг кельи была тщательно выровнена, а в тех местах, где избежать перепада высот было невозможно, - выложены ровные каменные стенки, образующие низкие террасы. Когда-то на них был разбит огород. Теперь он весь зарос пока еще низкой, но сочной молодой травой, среди которой неожиданно ярко пестрели красные, желтые и фиолетовые бутоны еще не распустившихся тюльпанов. Вдоль кельи уцелело несколько фруктовых деревьев, на которых уже начали набухать цветочные почки. Рюкзаки, наконец, сброшены на траву. Теперь можно расправить затекшие плечи и, вдыхая полной грудью чистый горный воздух, подставить лица теплому весеннему солнцу. Здесь, с подветренной стороны, особенно хорошо чувствуется, что припекает оно совсем уже по-летнему.

“Пикник” у заброшенной кельи

Когда мы немного отдышались, нас властно потянул к себе этот таинственный дом, похожий на старинный белый корабль с высокой кормой, увенчанной крестом. Скрипнула ржавыми петлями ветхая дощатая дверь - и мы оказались почти в полной темноте. Но это нам только показалось после яркого солнца, ослепившего нас снаружи. Узкие солнечные лучи пролезли сквозь щели рассохшейся двери и яркими золотыми клинками вспороли бархатный мрак первого этажа. Глаза вскоре привыкли, и мы увидели на земляном полу заброшенный сельскохозяйственный инвентарь. Теперь стала заметна и лестница, ведущая наверх. Мы

осторожно поднялись на второй этаж. Из темного коридорчика отворили дверь направо Посередине очень светлой большой комнаты стоял старинный мольберт-тренога. Перед ним - маленькая скамейка с давно засохшими неотмытыми кистями в краске. На стенах с облупившейся штукатуркой - литографии конца XIX века с видами монастырей. На полочках - пузырьки, бутылочки и баночки из-под красок, старая квадратная кофемолка и помятый литровый самоварчик. На полу - ворох тряпья: стеганые одеяла с торчащими из всех дыр клочьями ваты, древние (когда-то белые) кальсоны, рваный подрясник и всякий другой уже не распознаваемый тряпичный хлам, пропитанный характерным запахом давно покинутого дома. За дверью напротив входа - кухня с небольшой печью, на которой до сих пор стоит сковородка, словно на ней сейчас будут что-то поджаривать. По-прежнему висит на гвоздиках кухонный инвентарь: большая деревянная ложка, толкушка для картофеля, шумовка и огромный ржавый нож с расколотой рукояткой. Пылятся на полках кастрюли, миски и керосиновая лампа с разбитым стеклом. Весь дом залит ярким солнцем, и оттого густой слой серой пыли, покрывшей в нем все предметы, виден особенно хорошо. Но почему-то грустно стало на сердце Казалось, мы невольно подсмотрели чужую жизнь. Жизнь тех, кого уже давно нет в живых!