Весело похохатывая, заговорщики ловко подхватили меня под мышки и развернули в другую сторону, лицом к уходящей вверх по склону извилистой тропинке. Что-то не лежала у меня душа к подобным развлечениям, отвык я уже от романтики, но, видя, как жаждут приключений мои спутники, все же согласился на этот поход, убедив себя, что нехорошо обижать друзей, да и продукты съедать, действительно, необходимо.

Тропа круто забирала вверх, извиваясь меж громадных камней вдоль русла сухого потока. Его склоны были покрыты теперь уже редко встречающимися на Афоне огромными вязами. Мы казались себе муравьями, которые медленно и терпеливо ползут со своей ношей все выше и выше среди травяных стеблей и деревьев, высоко вверху раскрывших над ними свои зонтики-кроны. Но вот вязы остались где-то там, внизу. Перед нами - голые серые скалы с озорными пучками молодой травы, крепко вцепившимися в расщелины. При каждом порыве ветра кажется, что они машут нам своими зелеными платочками. На небольших уступах - качаются густые заросли терновника. А за спиной - стоит лишь обернуться - безбрежное голубое пространство: море и небо. Там внизу, в лазурной глубине, виден маленький кораблик. Над ним высоко в небе снуют белокрылые чайки. Но отсюда они кажутся лишь блестящими белыми точками. Даже их крики здесь не слышны. Полная тишина и только шум ветра в кустах терновника. Ощущение иного мира, иного пространства.

Тропа стала еще круче. Для того чтобы сохранить устойчивость, пришлось сильнее наклоняться вперед, не дожидаясь когда тяжелый рюкзак опрокинет кого-нибудь из нас навзничь, иначе катиться пришлось бы о-о-очень далеко. Полы подрясника стали путаться под ногами, и чтобы на них не наступать, я вынужден был остановиться и заткнуть их за пояс. Вскоре из-за каменных глыб высокого уступа впереди показалась совершенно отвесная стена желтоватых известняков высотой не менее пятидесяти метров. По всей ширине ее покрывали глубокие вертикальные борозды. Было очевидно, что это зеркало сброса образовалось в результате не слишком давнего землетрясения. Разлом прошел вдоль оси хребта, и западный его отрог съехал по разлому вертикально вниз, образовав тем самым небольшое плато у подножья отвесной скалы. Взобравшись на него, мы с удивлением обнаружили за густыми зарослями терновника очень длинную двухэтажную келью. С восточной стороны, как обычно, она оканчивалась домовой церковью под традиционным сланцевым куполом, над которым возвышался небольшой четырехконечный крест. Даже издали было заметно, что келья уже давно заброшена и с годами пришла в совершенное запустение. Повсюду на плато в теневых участках еще лежал снег. Под ярким весенним солнцем, утопая по щиколотку в холодном белоснежном желе, через ложбину, окаймленную густой стеной кустарника, мы пробрались, наконец, к покинутому дому.

Земля вокруг кельи была тщательно выровнена, а в тех местах, где избежать перепада высот было невозможно, - выложены ровные каменные стенки, образующие низкие террасы. Когда-то на них был разбит огород. Теперь он весь зарос пока еще низкой, но сочной молодой травой, среди которой неожиданно ярко пестрели красные, желтые и фиолетовые бутоны еще не распустившихся тюльпанов. Вдоль кельи уцелело несколько фруктовых деревьев, на которых уже начали набухать цветочные почки. Рюкзаки, наконец, сброшены на траву. Теперь можно расправить затекшие плечи и, вдыхая полной грудью чистый горный воздух, подставить лица теплому весеннему солнцу. Здесь, с подветренной стороны, особенно хорошо чувствуется, что припекает оно совсем уже по-летнему.

“Пикник” у заброшенной кельи

Когда мы немного отдышались, нас властно потянул к себе этот таинственный дом, похожий на старинный белый корабль с высокой кормой, увенчанной крестом. Скрипнула ржавыми петлями ветхая дощатая дверь - и мы оказались почти в полной темноте. Но это нам только показалось после яркого солнца, ослепившего нас снаружи. Узкие солнечные лучи пролезли сквозь щели рассохшейся двери и яркими золотыми клинками вспороли бархатный мрак первого этажа. Глаза вскоре привыкли, и мы увидели на земляном полу заброшенный сельскохозяйственный инвентарь. Теперь стала заметна и лестница, ведущая наверх. Мы

осторожно поднялись на второй этаж. Из темного коридорчика отворили дверь направо Посередине очень светлой большой комнаты стоял старинный мольберт-тренога. Перед ним - маленькая скамейка с давно засохшими неотмытыми кистями в краске. На стенах с облупившейся штукатуркой - литографии конца XIX века с видами монастырей. На полочках - пузырьки, бутылочки и баночки из-под красок, старая квадратная кофемолка и помятый литровый самоварчик. На полу - ворох тряпья: стеганые одеяла с торчащими из всех дыр клочьями ваты, древние (когда-то белые) кальсоны, рваный подрясник и всякий другой уже не распознаваемый тряпичный хлам, пропитанный характерным запахом давно покинутого дома. За дверью напротив входа - кухня с небольшой печью, на которой до сих пор стоит сковородка, словно на ней сейчас будут что-то поджаривать. По-прежнему висит на гвоздиках кухонный инвентарь: большая деревянная ложка, толкушка для картофеля, шумовка и огромный ржавый нож с расколотой рукояткой. Пылятся на полках кастрюли, миски и керосиновая лампа с разбитым стеклом. Весь дом залит ярким солнцем, и оттого густой слой серой пыли, покрывшей в нем все предметы, виден особенно хорошо. Но почему-то грустно стало на сердце Казалось, мы невольно подсмотрели чужую жизнь. Жизнь тех, кого уже давно нет в живых!

Продолжая осмотр, мы вернулись назад, к лестнице, а затем направились в восточную часть дома. Еще несколько комнат - и вот мы уже в домовой церкви келиотов. Она оказалась довольно вместительной. Высокий трехъярусный иконостас в стиле русского ампира. Большие иконы в классической манере с надписями на церковнославянском языке, позолоченный голубь в золотых лучах над высокими Царскими вратами - все это подтвердило наше предположение о том, что келья когда-то принадлежала русским монахам. В довершение всего на полу я нашел свернутую трубочкой цветную литографию Пантелеимонова монастыря с кораблем на рейде и множеством лодок у берега.

- Может быть, возьмем ее с собой на память? - спросил я своих спутников, показывая им литографию.

- Не стоит, - ответил Антон, - пусть здесь всё остается, как было.

Так литография и осталась лежать на стасидии. Мы спустились вниз и вышли на улицу. Время было обеденное. После восхождения на гору наши желудки ощущали это особенно хорошо. Пора было приступать к уничтожению продуктовых запасов, которые мы на всякий случай захватили с собой из Москвы. Недалеко от кельи, там, где невысокая подпорная стена удерживала землю верхней террасы, ветра совсем не было. Здесь, под стеной, быстро собрав хворост, мы и разложили небольшой костер. По бокам воткнули две рогатины, доверху набили снегом армейский котелок и подвесили его над огнем. Ждать пришлось дольше обыкновенного. Снег медленно, словно нехотя, темнел и оседал в котелке, пока весь не превратился в ледяную воду. Наконец, крутым кипятком залили вермишель с сушеными овощами в картонных банках, и через 5 минут обед был готов. Но только тогда, когда чай задымился в наших кружках, мы неожиданно увидели, что ослепительно яркое солнце давно уже превратилось в огромный багровый диск, нависший над морским горизонтом. Мы и не заметили за разговором, как быстро оно склонилось к западу. Это не предвещало нам ничего хорошего. Сразу вспомнилось, что в южных странах ночь наступает довольно быстро, без привычных нам долгих российских сумерек, а стало быть, светового времени у нас почти не осталось. Резко похолодало. Антон, только что восседавший на солнце в одной тельняшке, быстро натянул на себя гимнастерку и спешно начал собирать рюкзак. Нужно было поторапливаться, чтобы успеть спуститься в скит до наступления темноты. Снежными комьями был забросан костер. Прихватив рюкзаки, быстрым шагом мы двинулись вниз по тропе. Но солнце, казалось, решило нас непременно обогнать. К сожалению, оно спускалось быстрее. И хотя мы очень спешили - у больших вязов нас нагнала и поглотила непроглядная ночная тьма. Вот тут-то и вспомнили мы благословение старца. Всё было понятно без слов: согрешили непослушанием - получите! Жаловаться теперь можно было только на себя. С немалым риском для жизни мы одолели оставшуюся часть пути по крутой и неровной тропе у обрыва, часто спотыкаясь об острые обломки скал.

Но вот последние несколько метров - и мы стоим уже на дороге перед глухой каменной стеной с запертыми на засов железными воротами. Какая странная тишина! Почему-то молчат даже цикады. Может быть, они боятся нарушить краткий сон монахов? Но нет! Какой-то очень знакомый шелест доносится снизу. Понятно! Это под скалой тихо журчит источник. Скит погружен во тьму. Среди деревьев и скал не видно ни огонька. Время ночной молитвы еще не пришло, и все монахи еще отдыхают. От одной мысли, что из-за своей глупости нам придется сейчас кого-то из них побеспокоить, - меня бросает в холодный пот. Взошла луна, но тень, падающая от стены, скрыла от спутников мое лицо. Наверное, это хорошо, потому что я чувствую, как густо краснею от стыда за свое бездумное легкомыслие, с которым я согласился на предложение братьев. Они, конечно, не дерзнули бы осуществить свой план, если бы я сам не поддался на их уговоры. Но теперь, сколько ни укоряй себя, - этим делу не поможешь.

Становилось все холоднее. Чтобы окончательно не замерзнуть, нужно было срочно что-то предпринимать. Иначе - простуда нам обеспечена. Посовещавшись, решили обогнуть стену с южной стороны в надежде найти хотя бы одно светящееся окно, в которое можно было бы постучать. К нашему счастью, мы вскоре увидели тусклый огонек керосиновой лампы, слабо освещавший келью второго этажа под самой крышей. Но как дотянуться до окна, расположенного метрах в пяти над землей?! Вскоре выход был найден. Связали ремнем два посоха, а затем с помощью отца дьякона я взобрался на плечи Антону и двухметровой палкой постучал в маленькое окошко Никакого движения в келье! Постучал еще раз. Тишина.

- Если там даже и есть кто-то, - раздался снизу голос Антона, - то нам ни за что не откроют. Они наверняка подумают, что ночью в окно могут стучать только бесы. Да еще на такой высоте от земли!