И хотя нередко Ириней говорит о том, что причастие есть причастие Духу и Слову Божию, что может быть уложено в протестантскую экзегезу Евхаристии, но все же он совершенно чужд одностороннего спиритуализма. «Чашу от сотворенного Он назвал Своею кровью, от которой Он орошает нашу кровь и хлеб от творения исповедал Своим телом, которым укрепляет наши тела. Когда же чаша и хлеб принимают Слово Божие и делаются Евхаристией тела и крови Христа, от которых укрепляется и поддерживается существо нашей плоти, то как же они (еретики) говорят, что плоть не причастна дара Божия, то есть жизни вечной — плоть, которая питается телом и кровью Господа и есть член Его. И св. Павел говорит: „потому что мы члены тела Его от плоти Его и от кости Его“ (Ефес. 5, 30), — говоря это не о каком-либо духовном и невидимом человеке — ибо „дух ни костей, ни плоти не имеет“ — но об устроении истинного человека, состоящего из плоти, нерв и костей, и эта плоть питается от чаши Его, которая есть кровь Его и растет от хлеба, который есть тело Его… Питаемые от Евхаристии тела наши, погребенные в земле и разложившиеся в ней, в свое время восстанут, так как Слово Божие дарует им воскресение, дабы мы узнали, что по Его могуществу, а не по нашей природе имеем вечное пребывание» (Против ересей. 5,2,2–3).

В отличие от св. Иринея Лионского, многие протестантские деноминации отрицают реальность Литургии. Для них «хлебопреломление» — это просто «воспоминание».

«Мы не признаем таинства превращения хлеба в Тело Христа и виноградного вина в Кровь Спасителя, и того, что верующие якобы вкушают не хлеб и вино, но истинное Тело и Кровь Христа» — утверждает современный баптистский учебник догматики [295]. «Для большинства протестантов причащение осуществляется не для спасения, а для напоминания о том, чего стоило наше спасение Иисусу» [296].

Странно, что протестанты, которые так настаивают на том, что человек ничего не может сделать для своего спасения, что спасает его только благодать, в понимании евангельских таинств становятся какими-то плоскими активистами. В таинствах они видят только действие человека, только жест, совершаемый верующим: крещение — это наше обещание Богу. Хлебопреломление — наше воспоминание о Христе… А Богу можно действовать в церковной жизни? Или здесь все время происходят лишь наши действия, лишь наши воспоминания, исключительно наши благодарения и только наши обещания?

Протестантское понимание Чаши как «символа» и «воспоминания», но не как Реальности есть подмена онтологии психологией; подмена действия Бога действием человеческим.

Для баптистов реальность Хлебопреломления — рукотворна. Это просто символ, которым люди оживляют свои воспоминания и возбуждают в себе приступы благочестивых эмоций. «Ни в крещении, ни в Вечере Господней не наблюдается особых проявлений благодати» [297]. Это честные слова. Это истинные слова. Но зачем же так обобщать? Если в протестантских псевдоцерковных действиях по собственному признанию протестантов «не наблюдается особых проявлений благодати», то достаточное ли это основание для того, чтобы считать, будто столь же печально обстоят дела во всем христианском мире?

Я помню свое Крещение (в 19-летнем возрасте). Более благодатного и счастливого дня в моей жизни не было. Я помню радость некоторых своих исповедей и Литургий… Да что я — возьмите дневник отца Иоанна Кронштадтского «Моя жизнь во Христе». И станет понятным, что протестантам не следует свой опыт «театрализованных постановок» считать общехристианским.

Православная Литургия нерукотворна. «Твоя от Твоих Тебе приносяще» — эти ее слова взяты из молитвы Соломона при освящении Храма. Соломон в основание храма клал необработанные камни (ибо Церковь не может стоять на человеческом основании). И в Литургии «Дары, предстоящие нам, не дело человеческих рук. Тот, Кто создал их на Вечери, Сам действует в них, Один и тот же есть освящающий и пресуществляющий их» (св. Иоанн Златоуст. 82-я Беседа на Евангелие от Матфея, 5).

У нас — лит-ургия, а не антропо-ургия. Совместное служение с Богом, а не одинокое служение людей, вспоминающих евангельские страницы. Человек приносит от себя свою благодарную память и свое желание соединиться со Христом. Со своей стороны здесь и сейчас Спаситель приносит тот самый дар, которым Он впервые напитал апостолов. «И теперь опять мы приносим ту же жертву, которая была принесена на Голгофе, и которая никогда не перестает совершаться» (св. Иоанн Златоуст. 17-я Беседа на Послание к Евреям, 3). Но на Голгофе Христос Сам принес Себя. И если в наших храмах та же Жертва — значит, мы лишь поддерживаем нашими руками ту Чашу, которую пред престолом Божиим поставляет Сам Христос.

То Царство, в котором свершает себя Литургия, — это «Царство Отца и Сына и Святаго Духа» (именно с этих слов начинается православная Литургия). У входа в это Царство, в самом начале Литургии, когда закончилась проскомидия, когда собраны и приготовлены те земные дары, что принесли с собою в храм люди, диакон тихо говорит священнику: «Время сотворити Господеви»… Время, когда творит Бог… Мы входим в нерукотворную Реальность[298].

Баптисты, отведя «хлебопреломлению» место изредка совершаемого символического обряда, по своей важности бесконечно уступающего проповеди, не приблизились к древнехристианскому образу жизни, а удалились от него. В древней Церкви, как известно, считалось необходимым ежедневно приобщаться Святым Дарам. Нынешняя православная практика тоже далека от первоначальной, но по крайней мере в своем богословии и богослужении Церковь не перестает видеть в проповеди не более чем приглашение к Трапезе Господней, а участвовать в этой Трапезе предлагает как можно чаще. Протестанты же и в богословии своем утратили евхаристическое измерение духовной и церковной жизни.

Разница евхаристического опыта сказывается и в том, что для протестанта «хлебопреломление — особое служение, в нем много печали: это последняя вечеря Спасителя. Там и пение соответствующее, и тематика проповеди подстать» [299]. Для православного же христианина Литургия — это время радости, малая Пасха. Не случайно в песнопениях нашей Литургии нет ни одного покаянного или скорбного песнопения: только радость. Мы не остаемся скованы воспоминаниями о кануне Страстной Пятницы, но ощущаем радость причастия телу Воскресшего Спасителя. И каждый раз после причастия священнослужитель читает пасхальные молитвы: «Воскресение Христово видевше…»[300].

Интересно также заметить, что Литургия чрезвычайно устойчиво называется в патристических книгах «таинством будущего века». Протестантский подход, видящий в «преломлении хлебов» лишь «воспоминание», простые поминки — замыкает нашу веру в прошлом. Православный традиционализм — прорывается в будущее. На православной Литургии священник вспоминает не только «крест, гроб» и «тридневное воскресение», но и «второе и славное паки пришествие». Поистине, это — «воспоминание о будущем». Возможно же оно именно потому, что Литургия приобщает ко вневременной Вечности. Литургия — наша надежда, а не только наше «соболезнование». Православная Литургия обращает нас ко Христу Второго Пришествия[301], к славному торжеству Воскресения. Такое «хлебопреломление» живет прошлым и скорбит о распятом Христе, как будто не было Воскресения…

А если Причастие только символ — как объяснить поведение абилитинских мучеников? В гонение Диоклетиана в Абилитине (город в Африке) была замучена группа христиан, На суде они показали, что знали, о слежке за ними имперских сыщиков. Они знали, что в случае своего собрания они будут обнаружены и казнены. Но из-за долгого отсутствия епископа они так истосковались по Евхаристии, что решились больше не прятаться, вызвали пресвитера, который и совершил им Евхаристию. За это они заплатили жизнью [302]. Неужели за воспоминание они так заплатили?! Неужели лишь по проповеди они так соскучились? — Или по Самому Христу? По действительному Таинству?