И св. Василию Великому (середина IV века) незаписанное устное предание говорит не о вероучении, а о литургической жизни: крестное знамение, обращение на восток, нестояние на коленях в воскресные дни. И самое главное — эпиклеза: «Мы не довольствуемся теми словами, которые упомянули Апостол или Евангелие, но и прежде и после них произносим другие как имеющие великую силу к совершению таинства, приняв их из неизложенного в Писании учения…» (О Св. Духе, 27). Кроме того, св. Василий тут же пишет: «Из сохраненных в Церкви догматов (δογματον) и проповеданий (κηρυγματον) некоторые мы имеем от письменного наставления, а некоторые приняли от Апостольского Предания по преемству в тайне». По-видимому, рассуждает прот. Ливерий Воронов, последнюю часть фразы лучше было бы перевести так: «А некоторые приняли от Апостольского предания как переданные нам в таинственном священнодействии»… Что же касается выражения «переданные нам в таинственном священнодействии», то оно, по всей вероятности, значит: «переданные нам в чинопоследованиях таинств» [322]. Позднее и преп. Иоанн Дамаскин скажет «это незаписанное предание апостолов» при объяснении практики молитвы, обращенной на восток (О Православной вере. 4,12,16).

Можно ли предположить, что апостолы интересовались лишь тем, чтобы их ученики имели правильные воззрения и не интересовались практической стороной их жизни? Можно ли предположить, что апостолы не учили христиан молитве и не устрояли литургическую жизнь созданных ими общин?

Не нужно забывать, что первые священные книги христиан появились около 20-ти лет спустя после Вознесения Господня, тогда как Вечеря Господня совершалась с первых же дней после сошествия Святого Духа на апостолов. Не все апостолы оставили после себя писания. Остались ли их проповедь и их труд бесследны и бесплодны? Если нет — то как и что было передано бесписьменными апостолами их ученикам? И можно ли при изучении истории христианства не принять во внимание факта существования апостольских литургий — Литургии ап. Иакова, Литургии ап. Марка и Литургии ап. Петра?

Тексты этих Литургий, очевидно, подвергались позднейшим обработкам, но с древнейших времен они связывались именно с этими именами. Не придать значения апостольскому литургическому преданию — значит не расслышать прямых слов Христа: «Я хлеб живый, сшедший с небес, ядущий хлеб сей будет жить вовек; хлеб же, который Я дам, есть Плоть Моя, которую Я отдам за жизнь мира» (Ин. 6, 49–51).

Древние Литургии — несомненный голос Предания. Отрицание их оценивается свт. Василием Великим как повреждение Евангелия «в главном», как «сокращение» христианской жизни до христианских словес [323].

Но вот что удивительно: тексты древних Литургий мало в чем согласны между собой. В одних нет эпиклезы, в других нет установительных слов…

Св. Ипполит, приведя образ молитвы римской Церкви, тут же говорит: «Нет никакой необходимости, что бы он повторял те же самые слова, которые мы говорили раньше и заучивал их наизусть, вознося благодарение Богу» [324]. Значит, Предание не в словах Евхаристического канона, но в самой Евхаристии. Общее всех древних Литургий — это их плод. Разнятся молитвы. Но едина реальность Таинства — и потому едино восприятие евхаристического Хлеба как Хлеба Жизни, как соединения со Христом. Быть в апостольском Предании — значит жить Евхаристией.

Образу благочестия и молитвы был по сути посвящен уже 1 Апостольский Собор, отменивший ветхозаветную ритуальность. Литургический вопрос стал главным и на 2 Апостольском соборе: Иерусалимский собор 69 г. (о нем упоминает Евсевий Кесарийский) рассматривал вопрос о преемстве апостольского служения в связи с кончиной ап. Иакова Праведного (главой иерусалимской общины избрали Симеона, дядю Спасителя). Cвт. Ириней сказал об этом Соборе: «Те, которые знакомы со вторыми распоряжениями апостолов, знают, что Господь в Новом Завете установил новое приношение. Приношение евхаристии есть не плотское, но духовное… Совершив приношение, призываем духа Святого, чтобы Он показал эту жертву — хлеб телом Христовым и чашу кровью Христовой, дабы принявшие сии вместо-образы получили прощение грехов и жизнь вечную» [325]. И вновь в прямой связи с «распоряжениями апостолов», то есть с преданием, оказывается молитва эпиклезы, призывание Духа Святого.

Суть решений Второго апостольского Собора св. Климент Римский, автор более ранний, нежели Ириней, передает так: «И апостолы наши знали через Господа нашего Иисуса Христа, что будет раздор о епископском достоинстве» — и по этой причине установили епископское преемство [326]. В связи с этим нельзя не вспомнить объяснение прот. Николая Афанасьева о том, что епископское служение в ранней Церкви было не административно-властным, а прежде всего литургическим — значит, и вопрос о преемстве, то есть основной вопрос 2 Апостольского собора был вопрос не дисциплинарный, а литургический: кто будет совершать таинство, кто будет на Трапезе священнодействовать на месте Иисуса.

В утверждении особых полномочий епископа на Вечери Любви видит «апостольский догмат» и св. Игнатий Богоносец (конец I века). В его Послании Магнезийцам (гл. 13) мы видим одно из самых ранних в христианской литературе упоминаний слова «догмат»: «старайтесь утвердиться в учении Господа и апостолов» (εν τοισ δογμασιν). Суть же послания в отстаивании прав епископа: «некоторые на словах признают епископа, а делают все без него» (4), а ведь на евхаристическом собрании «епископ председательствует на месте Бога, пресвитеры занимают место собора апостолов». На эту тему — пять глав из пятнадцати. Остальные — против гностицизма; ибо увещание принять участие в Евхаристии немыслимо без утверждения со всей силой физической, телесной реальности Христа. Структура послания понятна: борьба с гностицизмом была борьбой за Литургию, за Евхаристию. А апостольский «догмат» — созидание Церкви Литургией.

В III веке св. Ипполит Римский скажет: «мы подошли к самому истоку предания» [327] именно перед тем, как рассказать о посвящении епископа, а затем — о совершении самой Евхаристии. Аналогично и св. Киприан Карфагенский к надлежащему исполнению епископского служения применяет характеристику: «Божественное предание и апостольское смотрение» (Послание 67, 5).

Почему столь важна апостольская преемственность для послеапостольского века? Дело в том, что Предание не есть сумма знаний, которые можно усвоить непосредственно, прочитав книжку когда-то жившего незнакомого человека. Предание — это введение человека в Тело Христово, в Богочеловечество. Как может ввести сюда постороннего кто-то, кто сам чужд ему? Ап. Павел однажды вопрошает: «Что ты имеешь, чего бы не получил» (1 Кор. 4, 7). А если не получил — что можешь передать?

В том-то и дело, что не Церковь хранит Предание, а Предание сохраняет Церковь, и вновь и вновь созидает ее, «прилагает», по слову ап. Луки, людей к Церкви (Деян. 2, 47). В храм зашли обычные люди с улицы. Как становятся они не просто «собранием единоверцев», но — «Телом Христа» (Еф. 1, 23)? Могут они сами себя сотворить такими? Нет — «сие не от вас, Божий дар» (Еф. 2, 8). Значит, не Церковь совершает Литургию, а Литургия совершает Церковь. В молитве эпиклезы молится священник: «ниспосли Духа Твоего Святаго на нас и на предлежащие Дары сия». Люди, собравшиеся в храм на Литургию, на «общее дело», и есть первый предмет, подлежащий освящению. Через причастие Телу Господню они сами из толпы единоверцев должны преобразиться в живое Тело Христово. Именно так ап. Павел именует Церковь (Кол. 1, 24). Животворящий Дух Божий, Дух Предания через вкушение Хлеба присозидает нас к Телу Христа. «И уже не я живу, но живет во мне Христос»…

Христос назвал Церковь не «духом Своим», но «телом Своим». «Дух» может быть невидим, «тело» же — слишком весомая характеристика, слишком зримая. А потому и протестантская попытка оправдать неисчислимость собственных расколов через теорию «невидимой единой Церкви» — это согласование богословия не с Писанием, а с веком романтизма и пиетизма. Люди же, предельно близкие апостольскому веку, считали иначе: «Никто да не обольщается! Кто не внутри жертвенника, тот лишает себя хлеба Божия» (св. Игнатий Богоносец. Ефес. 5).