Я доехал до станции поездом, дальше ехал где автобусом, где на грузовых попутках за бутылку водки (денег не спрашивали, а только бутылку). Приехал в Петровский Ям, стал добираться до Троицкого села, где в ссылке жил о. Арсений, никто такого села не знает; одного шофера спрашиваю, другого, третьего, отвечают: Не знаем. Наконец один из пожилых водителей сказал: Знаю село Троицкое, колхоз там огромный, называется Ильич, название Троицкое давно забыли. На машине надо добираться: километров 90110 будет, меньше чем за две бутылки на попутках не возьмут. Иди к парикмахерской, там завсегда нашего брата много толпится, обрастут дома, а сюда приедут и стригутся.

Купил четыре бутылки водки, положил в сумку и пошел искать машину; и действительно, у парикмахерской нашел шофера из колхоза Ильич, договорились: товар погрузит и поедем. Запросил три бутылки водки, потом подумал и сказал: Ладно, за две отвезу. Забрался в машину, брезент шофер бросил, я уселся, и мы поехали. Время от времени молился о благополучии поездки. Три часа ехали большаком, дорога всего меня измотала, от тряски на ухабах все бока избил. Приехали. Вылез из машины, качаюсь, устал от непривычной езды; время уже к шести подошло, надо пристанище найти. Спросил водителя. Да иди в любой дом, пустят, только с бабой говори, а не с мужиком, баба деньги возьмет, а мужик водку потребует, а бабы у нас терпеть не могут, когда мужик выпивши.

Пошел по селу, дома большие, красивые, высокие. Подошел к приглянувшемуся дому, постучал. Вышла хозяйка женщина лет двадцати, осмотрела меня и спрашивает: Чего надо-то? Говорю: Пристанища дней на пять. Ладно, входи, и цену назначила. Лето в этом году стояло жаркое, хозяйка сказала: В холодной тебя положу на сенном матраце. Вошел, умылся, смотрю в красном углу икона висит, перекрестился и пошел на холодную половину дома. Хозяйку звали Любой. После того как перекрестился, внимательно посмотрела на меня и сказала: Ты небось, Александр, голодный, садись, на стол соберу. Стал отказываться, неудобно. Собрала на стол; я встал, Отче наш прочел и сел на лавку у стола. Крынку топленого молока, ватрушки с грибами, щи капустные на стол Люба поставила и радушно, доброжелательно рассказывала о своей семье и меня расспрашивала.

Откровенно сказал, зачем приехал; спросил, где церковь, кладбище. Люба слышала об о. Иларионе. Кладбище осталось, а церковь давно сгорела; об о. Иларионе от матери и бабушки слышала, рассказывали хороший священник был, все село его любило. Отведу завтра к матери, дочка моя у нее сейчас; поговоришь и узнаешь, что надо. Смотрел я на Любу, и настоящая красота русской женщины поразила меня и заворожила. Люба вдруг вспыхнула, одернула сарафан, надетый поверх кофточки, и сказала: Чего уставился, женщин, что ли, не видал? Иди ложись, отдохни; к ужину разбужу, и ушла.

Пошел, лег на сенник и крепко уснул. Проснулся от того, что кто-то толкал меня, говоря: Дядя, дядя! Вставай ужинать, мама на стол поставила! Около меня стояла девочка чуть больше двух лет, ударяя кулачком в плечо. Недоуменно смотрел я на нее, потом сообразил, где нахожусь, и пошел ужинать. В комнате были только Люба и дочка Нина, а где же муж? Спросил, ожидая, что он тоже будет. Люба неопределенно махнула рукой, сказав: Расспрашивать приехал? Садись, ешь!

Утром она отвела меня на кладбище погост. Кладбище, как все деревенские, заросло травой, холмики расплылись, многие кресты истлели, некоторые могилы окружала тесовая ограда и стояли кресты-голубцы, покрытые голубой краской. Ходил я долго, осматривая каждый холмик, кресты с надписями, но так и не нашел могилы о. Илариона. Проходил часа четыре, солнце невыносимо пекло, побрел домой. Дом был пуст; взял книжку, стоявшую на полке, сел на крыльцо и стал читать, увлекся; услышал Любин голос: Дай в дом войти, ишь ты, всю дверь загородил! Взглянув на Любу, снова поразился ее русской красоте. Словно прочитав мои мысли, проходя, тщательно отстранилась и вошла в дом. Обедали вдвоем, молча, я стеснялся есть. Любовь заметила: Ты не в Москве в гостях, а в деревне, чего стеснение наводишь? Ешь! Люба! А где твой муж? вновь спросил я. Опять спрашиваешь? Ну, отвечу. За большими рублями погнался, уехал в Якутию, в город Мирный алмазы добывать, другую завел, написал не вернется. Вот так и живу одна с Ниной, в колхозе работаю, мама за дочкой смотрит. Но не горюю, не одна я такая в колхозе. Глупая была, совсем девчонка, среднюю школу здесь кончила, а он тут как тут! Выскочила замуж, а он взял и уехал, да любви и не было. И зачем тебе рассказываю, сама не знаю. Ты в дом вошел, перекрестился, значит, в Бога веришь, а я некрещеная. Верю в Бога и каждый день молюсь, мать и бабушка верующие, еще священника о. Илариона помнят, многому у него научились. Завтра к моим отведу, может, что и вспомнят?

Унесла тарелки в угол около печки, вымыла и ушла на работу. На другой день отвела к матери и бабушке. Матери было лет сорок, бабушке за шестьдесят. Обрадовались, услыхав, что приехал узнать об о. Иларионе. Разговорились, и бабушка даже вспомнила о. Арсения, жившего двадцать пять лет тому назад через три дома от них.

Все подробно записал и сейчас расскажу. Говорили обе женщины об о. Иларионе с большим почтением, рассказывали и о влиянии, оказанном им на односельчан. Помнили его смерть, закрытие храма. Отец Иларион служил в храме Святой Троицы до сентября 1941 г., службы совершал ежедневно. Прихожан стало меньше, в воскресные дни в храм приходило человек 2030, причастников бывало пятьвосемь человек, в будние дни в храме было не больше трехчетырех прихожан, старушки и старики. Колхоз был большой, председатель жестокий, требовавший обязательного выхода на работу; если кто-то оказывался в рабочий день в храме, грозили неприятности, а о. Илариону председатель делал выговор и грозил закрытием церкви.

В сентябре 1941 г., числа женщины не помнили, в воскресный день при совершении литургии о. Иларион собирался приобщать причастников. В храм вошли, не снимая шапок, четверо агентов НКВД; расталкивая стоящих, поднялись на амвон, хотели вырвать чашу с Пречистыми Дарами: один из пришедших вошел в царские врата и тянул руки к чаше. Отец Иларион оттолкнул его и успел потребить Святые Дары; вошедший вырвал чашу и бросил на престол. Другой стал в Царских вратах и, обращаясь к прихожанам, сказал: Граждане! Расходитесь, церковь закрывается, поп арестован, он враг народа.

Все четверо вошли в алтарь и подошли к о. Илариону, он спокойно стоял, только попытался поставить лежавшую на престоле чашу; перекрестился, перекрестил всех стоящих, начал медленно оседать на пол и упал. Приехавшие попытались его поднять, но он был мертв. Посовещавшись между собой и мерзко выругавшись, сказали: Поп ваш помер, хороните, он нам теперь не нужен, и уехали, не закрыв и не опечатав храм.

Обмыли старушки тело о. Илариона и на другой день похоронили без отпевания отпевать некому было. Крест большой дубовый поставили, на могилу народ и сейчас ходит. Память о себе большую у людей оставил, о нем много сельчане друг другу рассказывают. Церковь открытой осталась, прихожане все иконы по домам разнесли, тетя Мавруша антиминс, чашу, дискос и Евангелие к себе взяла. У нас вот эти иконы бабушка спасла. Через неделю опять приехали из района церковь опечатывать, а она уже пустая была; допрашивали колхозников, кто что взял. Отвечали: не знаем. Обозлились и сожгли церковь, не в селе стояла, а у погоста. Более двадцати лет прошло, а о. Илариона многие еще помнят. Завтра пойдешь на кладбище, могиле о. Илариона поклонишься, помолись об упокоении души его. Я сказал, что искал и не нашел. Ну, завтра вечером из колхоза приду, покажу.

Внучка о. Илариона после войны приезжала на могилу поклониться, с бабушкой Глафирой переписывается, недавно деньги прислала, чтобы новый крест поставить. Все, что знали, рассказали.

Утром я вновь пошел на кладбище, но не мог найти могилу. Ходил, ходил, слышу кто-то говорит мне: Кого ищешь? Смотрю, у совершенно нового креста-голубца сидит женщина; подошел, говорю, что ищу могилу священника о. Илариона. Да ты что, слепой? Могилка вот здесь, около нее стоишь. Поднял голову и вижу большой новый крест и надпись: Отец Иларион. Опустился на колени, начал молиться, светло и спокойно стало на душе. Вспомнилось то, о чем рассказывал о. Арсений, мученическая смерть в алтаре, как он, спасая, потребил Святые Дары, похороны без отпевания, и здесь, на месте его вечного покоя, возник духовный образ великого праведника.

Женщина, сидевшая около могилы, разговорилась со мной, но нового ничего сообщить не могла. Девочкой двенадцати лет была помню батюшку. Мать меня на исповедь и к причастию водила; хорошо, радостно в храме бывало. У нас в колхозе кому что плохо станет, несчастье какое, болезнь, тоска найдет идут на могилу о. Илариона, что мужики, что женщины. О священнике о. Арсении спрашиваете не помню, тогда в колхоз человек двадцать ссыльных наслали.