"Образов у вас, говорю, нет в доме, у вас все может быть".

"Что все? что ты меня пугаешь? про Катюньчика чего чувствуешь что худо?"

А я чего могу знать, не святая, в сам-деле. А чудится будет и будет худо. Катичка и заболей скарлатиной. Чего-чего уж она не вытворяла!..

"Ты накаркала ты все!.."

"Опомнитесь, барыня, говорю. Господь видит, как же я могу скарлатину сделать? Пригласите лучше Целителя-Пантелемона".

А Катичке хуже да хуже, хрипеть уж стала. Доктора ездили бессменно, а ей все хуже. Говорят была скарлатина, а теперь и вовсе дифтерит стал, будьте готовы ко всему. Тут она и погнала меня к Пантелемону, привези. Монах и говорит, дойдет вам черед дня через три, а покуда помажьте болящую маслицем с мощей. Сказала барыне, а она кулачками затрясла: "вот, когда хочешь тут и нет!" А я помолилась и помазала Катичку теплым маслицем, в украдку, и в глоточку капельку ей влила, она и уснула, хорошо так. Поутру глядим она уж и повеселела. А доктора и говорят, теперь уж выздоровеет. Что ж вы думаете не поверила, что с маслица это! Это, мол, от нового лекарства, профессор дал. Так Целителю-Пантелемону и отказали.

Так вот и росла Катичка. А умненькая была, такаято дотошная, все мои песенки умела, гостям пела. А я их много знала. В деревне как сиротой осталась, меня в богатый двор взяли, дитю качать. А у них баушка была, такая-то мастерица сказки сказывать, всего-то-всего умела с волости за ней приезжали даже. От нее и я наслушалась-набралась. Катичке я даже и певала, уж большая она стала, на теятры когда училась. Может за то и любит. То я ей глупая, дурей нет, а то "умней тебя, нянь, нет!" это уж как разнежится. Василисой Премудрой назовет Такая умненькая была, юла-огонь. И в имназии хорошо училась, лист ей с орлами дали. Пятнадцати годков кончила, хочу и хочу в теятры, в наактрисы! Тут и пошла наша маета. Война пришла, а у нас в доме своя война. Вы тогда в загранице были, долго вас оттоле не выпускали, приехали уж когда царя сместили Мы тогда барина в Крым повезли, а барыню ране того свезли. А вот, я вам по порядку уж

Стала Катичка на теятры учиться, и пошел у нас дым коромыслом. И барыня в это дело пустилась. Пошли разные к нам ходить, ватагами, наговаривают и наговаривают, бо-знать чего. А то еще в стихи читали, да в голос, чисто по упокойнику. И всех корми. А прожо-ры-ы! Один все себя в грудь бил, кричал все "хочу помереть! дайте мне яду сладкого!" а барин надоели они ему, насмех ему: "а хотите помереть, ступайте на войну лучше!" Ну, чистая волконалия. Барин все так, бывало:

"Волконалия у нас стала!.." шум его беспокоить стал.

Да жадные все, голодные со стола так и не убирали, чисто трактир у нас. С утра до ночи так и короводились, все наговаривали, чего на теятрях вот представляют. А Катичка первая верховодка, такая-то блажная стала, умного слова не скажи. И еще с простынями танцевали, на цыпочках ходили, руками поводили, мода такая завелась почесть что голые! И барыня туда же, с простынями. Ну, страм и страм. Да какие все самовольные, по комнатам шнырят, чисто родня приехала. Так за ними все и ходили, куда пойдут. Полдюжины столовых ложек серебряных у нас пропало, так и не доискались. Да колечко еще у Катички с умывальника смылось всякого народу было. С гитарой один ходил, чистый ломовик, все выпимши, глупые песни пел, да про альхерея все припевал "горчишник я ширлатан!" а те гогочут. В ванной я его и захватила, голову мочил колечко-то и примочил. А как скажешь, друзья-приятели! Ни время, ни порядку, постоялый и постоялый двор. И кого-кого только не было И цыганы ходили, и эти вот пестрые кофты, разные рукава, самые-то оторвы. С ножом один ходил, в башлыке, зубами на меня щелкал, баушка ему стала! Ну, мамай и мамай пошел. Да что подушки со всего дома на ковры навалят, шалями пестрыми накроют и ломаются. Разуются все, и молодчики, и девчонки на головах дутые винограды с елки, и розаны, на образа-то вот продают все в простынях, плечи голые, ноги голые, страмота и вино из кувшинов пьют, и все-то наговаривают, и все-то кричат "мы боги! мы боги!.." сущая правда, барыня. Уж на головах пошли. Уж это всегда перед бедой так, чуметь начинают большевики вот и объявились. Да я понимаю, барыня не с пляски они, большевики а к тому и шло, душа-то уж разболталась, ни туда ни сюда а так, по ветру. Уж к тому и шло. А дурак тот, с гитарой, так обнагле-эл закрыл Катичку простыней и обнял, совсем охальник. Барин как увидал, за руку его в прихожую вывел да в ше-ю и гитара его по лестнице зазвонила. Скажу барыне кабак у нас, чему Катичка учится? А она все свое:

"Не лезь не в свое дело, глупая не понимаешь ты, это иску-ста!.."

И только у всех и разговору искуста-искусна, искусна-искуста а толку никакого, одни только неприятности.

А жизнь пошла беспокойная, военная. Барина тоже на войну забрали ну, из уважения оставили, лазареты наблюдать. Барыня словно хлопотала, из уважения ей и сделали, каждого могла заговорить. И мундир ему выдали, и саблю. Он сейчас пациенок порастрес, хороший у нас на дворе лазарет открыли, на сорок человек. И барыне занятие, раненых солдатиков навещать. Правду сказать старались. Как первую партию привезли а у нас актерщики были, и читатели, в стихи читали высыпали глядеть. А солдатики грязные, повязки в крови, запекши молодчики наши папиросок им, бутенброты, нахваливают за нашу Россию стараетесь очень соболезновали. Еще один, помню, все добивался "а страшно умирать, а?" А солдатик, вежливый такой, "страшно нестрашно, говорит, а требуется!" полон рот калачом набил, не проворотить. Барин, первое время, и дома не бывал, перекусит и до ночи его не видим, на прием только приезжал, забота была большая. И денег нам тут посыпалось. Докторов на войну забрали, ну, барина прямо наразрыв. Другую горничную еще взяли, для гостей, да девчонку еще наняли, у телефона записывать. Никогда столько пациенков не было. Да Катичкина еще орава, ну, непротолченая труба всякого народу стала. И откуда только бралось! Столько на войну забирают, а у нас все молодчики, не убывают, а прибывают. И наговаривают, и начитывают, и скачут, и пляшут, и друг с дружкой в обнимку жмутся и крутятся, страмота, чисто все посбесились. Театральщики, уж известно, какой народ все будто понарошку им, представляют и представляют. Правда, для раненых старалисьутешали, по лазаретам ездили представлять, а у нас все и наговаривали. Катичка помостки велела в зале поставить, и рояль туда подняли, и картинки там красили, представлять. Скажешь барыне: