В Америку-то как попали? А разве Катичка Ниночке не отписала? Правда, голову уж она тут потеряла, Васенька заболел. Да вы сразу-то не поймете, идол тот замешался. Идол-то Да он, может, и ничего, а вроде как шатущий, лизун. Это он меня так прозвал и-дол! осерчал. Привела его Катичка меня показать, чисто чуду какую много ему про меня наплела, что вот не может без меня быть, то-се. При нем меня и поцеловала, стала нахваливать, по голоску уж слышу. А он ощерился, и пальцем в меня "идол!" говорит. А Катичка после сказала "иконкой" она меня назвала ему. Она меня, бывало, "иконка ты моя, не могу я без тебя!" это уж как разнежится. А тот на меня идол! почитает, дескать, она меня шибко! А сам вроде как искутан, лицо такое неприятное, кирпичом, никогда и не улыбнется, зубы покажет только, какие-то они у него железные словно, а не золотые, смотреть даже неприятно. А богаач денег некуда девать, полны подвалы. Все при деле там, а он надоел звонками. Много уж за сорок ему, и одутлый, а навязался и навязался. И со всеми дилехторами будто знаком, сымаются вот где. Где уж она его сыскала, не отцепляется, так вот и стерегет. А она потешается: идол к нам, она Васеньку вызвонит, повертится перед ними и убежит. Они и сидят, как глупые. Говорила ей "навязался человек, без путя ходит да ну-ка еще женатый!" Да уж она волю-то взяла, узды на нее нету, разве она слов слушает. А ей голову закрутили, во всех ведомостях печатают, шмыгалы к нам повадились, карточки с ее щелкают уж она показная стала. А денег у него ни в какие банки не укладешь, сам будто делает! Не вздор, барыня, а сущая правда. А, может, и нахвастал. Заехал как-то, в телефон покричал минутку и говорит Катичке: "сейчас я на ваше счастье милиен сделал!" А она повернулась так, гордо ему "что мало?" и ушла, ни слова не говоря. Он глазищами на меня похлопал, я ему и сказала: "и нечего, батюшка, вам тут, лучше бы домой шли". Съесть хотел меня, прямо. Чего уж она наболтала про меня, только он меня невзлюбил. Все и думала господ бы Медынкиных повстречать, про вас. А где вы и знать мы не знали, живы ли. Оборвется, думаю, у нас с Катичкой, где нам искать защиты? А вы с Катичкой ласковы всегда были, подарки какие всегда дарили, помога не помога, а все ей совет дадите, и все-таки одержка, очень она своевольная, меня не слушает и с Васенькой, может, уладили бы дело. Другой бы ее сразу обломал, а он благородного карактера, все терпел. А как заноза в нее насела Да это по череду сказать надо, а то не поймете. А это артист один, баринов адресок Катичке сказал, на лавочку, она и отписала Ниночке. Артист-то? Он барину на лавочку писал, а барин и не ответил. Нет, фамилию не упомню, какая-то мудреная Мен-дриков, что ли? и еще как-то Кандрихов? Две у него фамилии будто. Все бухвостил:

"Я у них на Ордынке теятры играл, без ума все от меня были, а Варвара Никитишна перстень, говорит, мне изумрудный поднесла!"

Может, что и наплел, как вы-то говорите. Будто за тот перстень дом купить можно было, а он его за мешок муки выменял, голодал. Верно, барыня, мало ль чего наскажут. Краснобай такой, балахвост. Катичка ему "а, пустая вы балаболка!" а он в ладошки "поклоняюсь, поклоняюсь!" никакого стыда. Да больше ничего словно не говорил. Да, вот чего еще говорил:

Это Медынкин на меня серчает и адреска барыни не дает. А теперь старое помнить грех, все мы как потонули, будто уж на том свете. Все равно я ее беспременно разыщу!

Разыщу, говорит, так и сказал. Такой настойчивый В соборе он нам попался. Из себя-то? Да не так, чтобы ахтительный какой, и уж немолодой, а видный такой мужчина, брюзглый только, брыластый такой, губастый. Ну, попался он нам в соборе совсем без копейки оказался, и уж стали его выгонять из Америки, что беспачпортный. А тоже чего-то там представлял, разбойника, что ли, Катичка говорила. А одета она шикарно, и к собору мы с ней на автомобиле подкатили, он тут и подскочи. А разговор у них свойский, дерзкие они все "Как так, не помните! А в Париже-то мы крутили с вами!.."

Чего сказал! Катичка ему и отпела, перчаткой так:

"Извините, не помню и хочу молиться!"

Расстроены мы, Васенька заболел а он пристал и пристал. Отслужили молебен, и он с нами помолился, на коленках даже стоял, не отцепляется. Поплакал даже с нами, так и расположил.

"Каждый, говорит, день в соборе плачу-молюсь, ничего больше нам не осталось, потонули мы все бездонно".

Так и расположил. И фамилии всякие, и то, и се и знаменитые-то вы стали, и про Москву, слово за слово вас и помянул. Тут и распуталось. Сколько-то она ему помогла, зеленую бумажку даже поцеловал. А то бы пропадать ему: велят сейчас же на пароход сажаться и отъезжать. Такие там порядки, чтобы выгонять, который беспачпортный. А кто и денег при себе не имеет, прямо в тюрьму сажают. А кто большие деньги имеет, ото всего может откупиться. А он и в Париже нашем уж побывал, только вас не мог разыскать никак.

"Лечу, говорит, на вокзал, счастья пытать в Америку, и пароход меня дожидается. Глядь русская лавочка! Дай, думаю, водочки прихвачу и хоть котлеток наших, а то в Америке не достать. Все, говорит, родимое вспомнилось, вбегаю в лавочку ба-а! сам господин Медынкин грешневую крупу совочком в пакет швыряет! Только расцеловались, адресок лавочки записал, поезд ждет, опоздаю на пароход".

Как заплетается-то у нас, барыня, чисто в жмурки играем по белу свету. А еще вот, ну, прямо не поверишь, как расшвыряло. Стало быть, лавошница наша, в Москве мы жили хорошая такая, богомольная, Авдотья Васильевна Головкова и что же, барыня! Где это вот Дунай-река как это место-то?., нам цыган венгерский еще попался, на гитаре все звонил? Правда, уж по череду лучше, а то собьюсь. Ну, сулился беспременно к вам побывать, в Америке уж все у него оборвалось.

"Только бы до Парижа докатиться, а там опять, говорит, встану на ноги. Я у них свой человек был, танцы с простыней танцевали и у них беспременно деньги имеются".

Такой нахал, сущую правду говорите, до чего бесстыжий. Ну, какое кому дело до чужого кармана, вывезли или не вывезли! А уж эти антилигенты, барыня, дочего же завистливы! В Москве сколько насмотрелась. Ну, известно, не все а насмотрелась.