Если истина бессмертия души человеческой и вера в существование будущей жизни имеет, действительно, существенную важность для человека, то отчего Бог, отечески заботясь о спасении людей, не устроит так, чтобы кто-нибудь из умерших возвратился опять на землю для положительного и бесспорного уверения людей в существовании загробной жизни? Тогда уже никто не имел бы основания и права сомневаться в действительности будущей жизни; а если бы кто и дерзнул усомниться, то не был бы никем поддержан.

Такое желание, казалось бы, естественное и достойное одобрения, на самом деле крайне неразумно и дерзко и, притом совершенно бесполезно. Бог заботится о спасении людей, которым и даровал все необходимые и вполне достаточные средства для достижения спасения. У них есть Моисей и пророки, есть Евангелие и Святая Церковь - пусть слушают их (Лк. 16:29). Этого мало? Хотят явления умерших для своего вразумления? Но если обычные средства спасения оказываются недействительными, то и это чрезвычайное средство также не поможет. Если бы кто и из мертвых воскрес, не поверят (Лк. 16:31).

Допустим, что Бог удовлетворил бы неразумному и противоестественному желанию людей - сделал бы возможным явление умерших на землю. К чему бы это привело? Посмотрим. Если бы такие явления были бы скорее исключением, доступным исключительным натурам, чем правилом, то другие могли бы не доверять их свидетельству, могли бы считать эти чрезвычайные события плодом их фантазии и подвергать, таким образом, сомнению ре-альность подобных видений.

Значит, они требовали бы еще проверки, вместо того, чтобы служить окончательным доказательством данной истины. Затем, если бы явление умершего нам пришлось увидеть только однажды, то впечатление от него мало-помалу изгладилось бы, и мы пришли бы, пожалуй, под конец к убеждению, что это явление было обманом чувств. Если бы даже и не так, во всяком случае, мы не могли бы нашего личного убеждения в существовании загробной жиз-ни, добытого путем явления нам умершего, сделать общим убеждением - таким же твердым, как наше собственное.

Наконец, если бы умершие приходили часто и ко всем, то живущие, вследствие привычки, стали бы к ним равнодушны, и эти явления перестали бы производить на них должное и ожидаемое впечатление. И сбылось бы пророчество Исаии, которое говорит: слухом услышите - и не уразумеете, и глазами смотреть будете - и не увидите (Мф. 13:14). Необходимо еще заметить и то, что умершие, совершенно отрешившиеся от условий здешней жизни, вошли в новую область бытия и узнали в загробной жизни такие тайны, которые нельзя пересказать человеку (2 Кор. 12, 4), продолжающему еще жить в условиях земной жизни. Между умершими и живыми образовалась в этом отношении великая пропасть, перешагнуть через которую не дано никому.

Таким образом, желание, чтобы умершие являлись на землю для сообщения нам тайн загробной жизни, есть детски неразумное и даже преступное желание, равняющееся покушению на ниспровержение естественно необходимого, неизменного, богоустановленного порядка природы и жизни человеческой. Этим осуждается всякого рода спиритизм как насильственное, неразумное и дерзкое вторжение в ту таинственную, недоступную для нас область бытия, "откуда никто не приходит".

Что мы будем делать в будущей жизни?

Известный германский сатирический поэт Генрих Гейне представляет будущую жизнь бесконечно скучной и потому не желает достигнуть ее. Если бы будущая жизнь, действительно, обладала столь безотрадными свойствами, в таком случае и мы все, без сомнения, присоединились бы к этому поэту. Вместо радостной надежды на будущую жизнь мы имели бы сильнейшее желание уснуть навсегда бессознательным сном; потому что бесконечная скука для человека почти всегда ужаснее каких бы то ни было других мучений, которые могут быть все-таки ослаблены и умерены напряженным трудом и сменой впечатлений. Необходимо поэтому попытаться понять, действительно ли нам угрожает в будущей жизни опасность вечной скуки.

Заметим прежде всего мимоходом, что не от нашего желания или нежелания зависит наша предназначенность для будущей жизни. Ведь не по собственной нашей решимости мы вошли в настоящую жизнь, точно так же не от нас будет зависеть закрыть или открыть для себя дверь в будущую жизнь. Добровольно или против воли нам во всяком случае придется неизбежно покориться своей судьбе. Теперь рассмотрим ближе, что же такое скука. Это пугало, которым нас пугают только впотьмах: оно исчезает при ясном дневном свете.

Оказывается, действительно, остроумцы вроде Генриха Гейне бродят в полумраке смутных представлений, не давая себе труда осветить понятие скуки светом трезвой мысли. В противном случае они скоро убедились бы, что состояние скуки является доказательством нашего предназначения к совершенству. В самом деле, скука появляется, когда господствует однообразие состояний и мыслей. Скука мучит нас только потому, что наша природа не выносит остановок, но требует непрерывного движения.

Скука - это жало, разящее и уязвляющее нас всякий раз, когда мы не в состоянии бываем вполне удовлетворить этому глубоко внутреннему влечению нашей природы.

Таким образом, самой сущностью нашей души мы вооружены против застоя. Но скука - спутница несовершенства. Неудовольствие мы ощущаем только при остановке развития: монотонное пребывание в состоянии неудовлетворенности точно так же, как теперь, мучило бы нас и в будущей жизни и сделалось бы для нас сущим адом. Перенося свое неудовольствие на совершенное, мы делали бы последнее уже несовершенным, нуждающимся в развитии, что противоположно понятию совершенного.

Все совершенное имеет своим существом единообразие, и мир обратился бы немедленно в хаос, если бы уничтожилось единообразие совершенного. Кто сомневается в том, что законы природы остаются всегда одними и теми же, или кто мог бы допустить предположение, что в следующем году реки замерзнуть в июльскую жару? Кому бы пришло в голову захотеть, чтобы радиусы круга сделались вдруг неравными или чтобы тупой угол сделался меньше прямого? Находит ли кто-нибудь скучным то однообразие, что истинное никогда не бывает ложным, прекрасное - безобразным, хорошее - худым? И как совершенному необходимо свойственно однообразие, точно так же с ним бывает связано и удовольствие.

Это мы видим на опыте: всякое достижение совершенного бывает соединено у нас с чувством удовольствия - начиная с задачи, решаемой школьником в училище, до более широкой деятельности зрелого мужа. Успешное лечение радует врача, удавшееся художественное произведение - художника, открытая истина - ученого, и все мы бываем счастливы, видя проявление добра в жизни. А что и это совершенное не всегда радует нас одинаковым образом, но сопровождается подчас сильной примесью равнодушия и скуки, в этом виновато не совершенное само по себе, а наше несовершенная природа, не могущая удовлетвориться отрывками совершенного, но требующая совершенного равномерно для всех стремлений нашей души.