Курбский, живя в Литве после бегства из России в 1564 году, написал так{2}: «В книгах и книжных занятиях я находил утешение от бед и скорбей мира. Постигая разум древних мужей, я прочитал и изучил"Физику"Аристотеля, десять книг его"Этики", а также часто обращался к родным мне священным писаниям, по которым мои праотцы воспитывали свои души. Вникая в них, я часто вспоминал о преподобном Максиме, новом Исповеднике, потому что некогда случилось мне с ним беседовать. И я спросил его о книгах учителей наших восточных: все ли они переведены с греческого языка на наш словенский язык и где они сохранились — у сербов ли, или у болгар, или у других славянских народов? Он же отвечал, что не переведены не только на словенский, но и на латинский язык долго не было дозволено их перевести. Римляне[1] очень хотели их перевести, много просьб обращали к греческим царям, но они запрещали:"Не знаю, — добавил Максим, — почему они так делали"{3}. А когда Константинов град был окружен безбожными турками и последний царь Константин понял, что большая и нестерпимая беда предстоит граду, он ополчился против турок с воинством, обороняя стены столицы, пока не погиб. А свою царицу с казной и царской книгохранительницей отправил по Белому морю на кораблях на Родос и в Венецию. И потом — по грехам христианским — Константинов град Божиим праведным судом был передан под власть безбожных турок… и великое святилище Божией мудрости, Святая София была осквернена, и повергнут великий алтарь, и патриарх Анастасий{4}, пресвитеры и клирики изгнаны из церкви, взяты в плен и в рабство. Но потом патриарх с пресвитерами и диаконами совершил побег из плена в Венецию и вынес с собой церковную библиотеку.

Переводы отдали для напечатания, размножили большим тиражом и послали их продавать не только в Италии, но и в других западных странах для воспитания, исправления и обучения христианских народов. Все это мне поведал Максим, я слышал от превозлюблен- ного учителя моего, из его преподобных уст. И приехав сюда из моего отечества, я стал учиться латинскому языку, чтобы перевести на свой язык то, что еще не преложено, потому что чужие наслаждаются трудами наших учителей, а мы таем гладом духовным, на свое взирая».

Так рассказывал Курбский. Таков был его стиль. Таков был стиль эпохи.

Курбский продолжил и дополнил рассказ Максима Грека. Он сообщил о дальнейших переводах, теперь уже «на наш язык словенский»; на него переведена немалая часть греческих книг, притом «без всякие цены, даром». «Одни переведены Максимом философом и его учеником Селиваном, другие — мною многогрешным, с моими помощниками, искусными учеными мужами». Имелись в виду переводы Бесед святителя Иоанна Златоуста на Евангелия от Матфея и Иоанна, переведенные в 1524 году Максимом Греком и его учеником, троицким монахом Селиваном.

Курбский включил не только своего учителя, но и — без ложной скромности — самого себя в длительную традицию передачи знания, учености (translatio studii). В истории мировой культуры передача, традиция, трансляция, перевод играют не меньшую роль, чем новация и новаторы. Только их сосуществование обеспечивает полнокровное развитие культуры. Переводы являются показателем активности национальной культуры, а не ее пассивности{5}.

Максим Грек был не только причастен к этой трансляции, точнее, к обоим направлениям в истории культуры. Он сам, в реальности своей жизненной судьбы, повторил путь греческих книг его рассказа; к тому же собственная Одиссея рассказчика дополнила и изменила вектор движения, расширила его ареал. Из Греции, своей родины, он сначала отправился на запад, в итальянские города. В частности, он трудился в Венеции, упомянутой у Курбского. Здесь знаменитый итальянский печатник Альд Мануций издал в 90–х годах XV века и в начале XVI века большое количество греческих книг, а будущий Максим Грек (тогда он носил еще мирское имя) сотрудничал с ним. Ходили ли здесь какие‑то легенды о происхождении издаваемых книг, об императорской и патриаршей библиотеках как их источнике? Или же легенды, записанные Курбским со слов Максима Грека, возникли на славянской либо русской почве? Насколько точно передал Курбский рассказ учителя, не допустил ли он сознательных искажений либо просто ошибок восприятия? Сам ли он создал другую версию рассказа, усилив ее антилатинскую направленность (по его словам, «латиняне» после перевода сожгли греческие оригиналы)?{6} Ответа на эти вопросы пока нет, но, возможно, будущие исследования ученых раскроют загадки происхождения рассказов и легенд о путях греческих книг, притом в разных вариантах.

Дальнейшая судьба рассказчика этих легенд неординарна. Он покинул ренессансную Италию и удалился на Афон первый поворот вектора. Богатейшие книжные сокровищницы святогорских монастырей давали тогда больше возможностей для изучения древних книг, чем европейские города и университеты. Здесь сохранялась и жила та древность, к овладению которой так стремились итальянские гуманисты. Но в 1516 году произошел новый поворот вектора — резко на север. Афонские власти направили брата Максима в Москву в качестве переводчика, и он стал «гиперборейцем из Эллады», как сам иронически определит себя в одном из московских писем позднего периода (1552 года) своему другу–соотечественнику{7}.

В Москве он переводил с греческого творения Святых Отцов и светские произведения, писал собственные сочинения, служил делу духовного просвещения. В Послании великому князю по поводу завершения одного из самых крупных своих переводов — Толковой Псалтыри (1522 год) он упомянул «греческие книги», которые находились в московской царской книгохранительнице и оставались там без всякой пользы, служа лишь пищей для моли. Уже здесь автор Послания не остановился перед тем, чтобы высказать правителю некоторый упрек{8}.

Зная по своему европейскому опыту значение древних книг и тот огромный интерес к ним, который тогда существовал, Максим Грек не мог не заняться поисками их в Москве. В Послании очень кратко сказано о греческих книгах — автор имел в виду лишь рукописи Толковой Псалтыри, избранной для перевода. Но составители одной из первых его биографий конца XVI века («Сказание о Максиме иноке святогорце Ва- топедьскыя обители») расцветили краткое упоминание красноречивыми подробностями и начали жизнеописание Максима Святогорца рассказом о том, как «православный и всея Руския земли государь великий князь Василий отверз царские сокровища великих князей, своих прародителей, и обрел в некоторых палатах бесчисленное множество греческих книг, которых словенские люди не разумели». Далее говорится о поисках переводчика, сообщены краткие сведения о нем, а затем следует рассказ о том, как Василий Иванович, призвав инока Максима, вводит его в свою царскую книгохранительницу и показывает ему «бесчисленное множество греческих книг», а инок стоит «в многоразмышленном удивлении» по поводу такого бесчисленного трудолюбивого собрания и с клятвой изрекает перед благочестивым государем, что и у греков не сподобился видеть «толикое множество книг»{9}.

Далее излагается версия о судьбе греческих книг, известная из Предисловия Курбского, но уже во втором варианте, с версией о сожжении книг латинянами. Некоторые «благочестивые люди», чтобы спасти «светило греческое православие», увезли «множественное множество греческих книг» морем из Константинополя в Рим (здесь это собирательное обозначение католического мира), а «тщеславные латинские люди», переведя книги, «сожгли огнем» греческие оригиналы. Поэтому и окончательно оскудела у греков философия, и «великая скудось книжная» охватила Греческую землю после турецкого завоевания. Так завершает, по «Сказанию», свой рассказ Максим Грек и повторяет: «А я, государь Василие самодержче, никогда не видел толико греческого любомудрия, как ваше царское рачительство о божественном сокровище».

Здесь отражен уже новый вариант той теории translatio studii, о которой шла речь; теперь конечным итогом движения книг, их хранителем становится Москва, царская библиотека. Следует обратить внимание и на информацию «Сказания» о том, что Максим составил некую опись непереведенным книгам: «…имена книгам тем явъственно сотворил».

Конечно, сейчас трудно сказать, являются ли эти рассказы полностью плодом художественного вымысла или же основаны на каких‑то не дошедших до нас источниках, на устной традиции. Нам еще придется обсуждать вопрос о достоверности поздних свидетельств. Тем не менее «Сказание» стало одним из источников другой легенды — об обширной библиотеке московских государей, чаще называемой «библиотекой Ивана Грозного», где якобы сохранились в большом количестве ценнейшие древние греческие рукописи. Она время от времени возрождается и в наши дни, будя воображение ценителей книг и искателей сокровищ.

Но оставим легенды. Для воссоздания биографии Максима Грека у нас имеется достаточно источников вполне надежных и информации вполне достоверной. Как сказал поэт:

Вперед, вперед, моя исторья!