М.Ласки: Можно ли попросить вас уточнить кое-что. Я сейчас

выскажу спорное утверждение, но мне оно представляется веским. За последние

пятьсот лет, с тех пор как наука освободилась от пут Церкви, она резко

вырвалась вперед, так что теперь стало уже общим местом утверждение, что наше техническое,

научное знание обогнало наше нравственное развитие. С другой стороны, у Церкви

было две тысячи лет, чтобы развить нашу нравственность, если такова одна из

функций Церкви. Но вы сказали, что можно прийти к этому осознанию реальной

личности— как тут выразиться по-христиански?— к уважительному

признанию существования всякого человека. Это влечет за собой, мне кажется,

определенное отношение к человеку, которое является связующим звеном между

верой в Бога и нравственностью. Обязательно ли существует связь между верой в

Бога и нравственностью? Какова она? И поскольку Церковь за две тысячи лет как

будто не сделала нас лучше— я бы скорее сказала, что за последние две

тысячи лет светская мысль больше способствовала нашему совершенствованию,—

можно ли сказать, что Церковь исполнила свое предназначение? Иными словами,

насколько нравственность вытекает из веры в Бога? Почему Церковь не преуспела,

не сделала нас высоконравственными существами?

Митр.Антоний: Я совершенно уверен, что за верой в Бога должна

следовать нравственность, потому что, если мы считаем, что мир выстроен вокруг

какого-то числа великих принципов, это должно отразиться на нашем поведении.

М.Ласки: Каковы эти великие принципы?

Митр.Антоний: Любовь, скажем… Любовь, справедливость.

М.Ласки: Потому что, встречаясь с Богом, вы испытываете любовь?

Потому что Бог представляется Существом, полным любви и справедливости? Каково

же место этих добродетелей при встрече с Богом?

Митр.Антоний: Позвольте мне ограничиться Евангелием, это будет

легче, чем пытаться охватить более обширную область. Все Евангелие учит только

любви. Тот факт, что мы не живем в его уровень, осуждает нас, но не лишает