здоровым удовольствием. Но мне сдается, что серьезным людям, религиозным и

безрелигиозным, подобные вещи, которыми мы, земные существа, от души

наслаждаемся, всегда представлялись помехами на пути добродетельной жизни.

Митр.Антоний: Мне думается, они до известной степени правы.

Нужно полностью владеть собой, чтобы не забыть самые свои глубины ради более

поверхностного в себе. Легче быть поверхностным, чем глубоким, легче быть на

этом уровне, чем взглянуть в лицо вещам, которые могут оказаться трагичными.

Но, видите ли, беда в том, что мы превратили такое отношение в ложную

нравственную позицию, будто, если вы христианин, то должны быть суровы, почти

мрачны, не должны смеяться…

М.Ласки: Или должны быть очень-очень просты, так просты и

невинны, что реальности жизни представляются вам не имеющими значения.

Митр.Антоний: Да. Но если у вас есть подлинное видение вещей,

если вы сознаете трагичность жизни, вы не можете наслаждаться жизнью

безудержно. Радость— дело другое. Можно обладать глубоким чувством

внутренней радости и душевного подъема, но мне кажется трудным делом

наслаждаться внешними проявлениями жизни, не упуская из виду, что столько,

столько людей страдают. Когда я зарабатывал на жизнь врачебной практикой, мы с

матерью приняли решение никогда не тратить на себя больше, чем нам требовалось

на кров и пищу, потому что мы считали (я до сих пор так думаю), что все

потраченное сверх этого украдено у кого-то, чья нужда больше, чем наша. Это не

омрачает существование, это приносит радость делиться, давать и принимать. Но у

меня чувство, что, пока есть хоть один голодающий, излишек радости, излишек

удобства— воровство.

М.Ласки: И тем не менее каждый человек так уязвим, трагичность

так близка, опасность так вероятна, что, когда я вижу людей, скажем, на пляже,

в состоянии избыточного счастья, мне думается: вот радость, вот небольшой запас

счастья, радостный миг, который не может быть дурен.