Бога.

Что касается богословских выкладок, с этим еще можно справиться. Но когда мы

собрали в модель данные Откровения, проблема становится гораздо болезненней,

потому что и тут мы делаем ошибку: мы путаем то, что нам уже открыто, с

полнотой того, что еще предлагается нашему познанию, мы смешиваем частичное

откровение, пусть и очень богатое, с видением Самого Бога. Святой Григорий

Богослов в IVвеке сказал, что, если бы нам удалось собрать все данные

Откровения и создать из них как можно более богатый и полный образ Бога, если в

этот момент мы безрассудно сказали бы: «Вот мой Бог», мы создали бы идола,

который закрывает видение Бога истинного, вместо того чтобы создать прозрачный

образ, который позволил бы нам видеть сквозь него реальность, все более его

превосходящую. И тут мы подходим к разнице между реальностью и истиной.

В русском языке, особенно после писаний отца Павла Флоренского, существует,

мне кажется, пагубное смешение этих выражений. Флоренский производит слово

«истина» от глагольной формы «есть»— «естина» и говорит, что

истина— это просто то, что объективно есть84. Это сомнительная этимология, и это также очень

опасная точка зрения. Это точка зрения, породившая самую крайнюю нетерпимость,

самые жестокие религиозные преследования, потому что, если отождествить истину

в ее выражении с той реальностью, о которой идет речь, тогда ошибка в формулировке

означает богохульство, означает непрощаемый грех. Но если мы поймем, что между

сформулированной истиной и реальностью существует связь, а не идентичность, в

диалог между людьми о Божестве привносится свежая гибкость. Я хотел бы

несколько пояснить, что я имею в виду.

Реальность— это все, что есть, знаемое нами или незнаемое, это и

познанное, и тайна Бога и Творения. Истина— это та частица реальности,

которую мы познали и выразили. Здесь два ограничительных выражения: познали означает,

что я увидел то малое, что мне доступно, выразили означает, что я

попытался определить в терминах языка то малое, что увидел. На самом деле здесь