Metropolitan Anthony of Sourozh. Transaction
я пришел, делай со мной что хочешь, и я готов вот сейчас не вернуться домой,
и никогда не дать своим родным знать, что со мной случилось, и не заботиться об
их судьбе, что с ними стало,— вот тогда мы с тобой поговорим. До тех пор
пока ты тревожишься о своей матери или о бабушке, тебе не пришло время
пострига— ты Богу не доверился, на послушание не положился». И с этим я
бился очень долго, должен сказать. У меня не хватало ни веры, ни духа—
ничего. Очень много времени потребовалось, чтобы научиться, что призыв Божий
абсолютен, что Бог на сделки не идет, что каждый раз, как я обращаюсь к Богу с
вопросом, Он отвечает: Я тебя зову— твое дело отозваться безоговорочно. И
так я боролся то против воли Божией, то против своей злой воли, пока не понял
очень ясно, что пора сделать выбор: или я должен сказать «да», или перестать
считать себя членом Церкви, перестать ходить в церковь, перестать причащаться,
потому что никакого смысла нет причаститься, а потом сказать Богу «нет», и
никакого смысла нет быть членом Тела Христова— и таким членом, который
отказывается выполнить Его волю. И— это, должно быть, покажется вам
ужасным— бился я так около полугода, и в один прекрасный день дошел до
того, что биться уже больше не мог. Помню, я вышел утром из дому, не зная, что
это будет за день; я тогда преподавал в гимназии и во время какого-то урока
вдруг понял, что выбор надо сделать сегодня, сейчас. И после последнего урока я
пришел к отцу Афанасию и сказал: «Вот я пришел». —«Монахом становиться?»
—«Да». И тут он стал задавать мне самые невозвышенные вопросы: «Ну
хорошо, садись. Сандальи у тебя есть?» —«Нет». —«Пояс есть?»
—«Нет». —«Это есть?» —«Нет». —«Ну хорошо, это мы
добудем, я тебя постригу через неделю». Потом помолчали, я говорю: «А теперь мне
что делать?» Я ждал, что он мне скажет: вот будешь спать здесь на полу, а
остальное тебя не касается… «Ну а теперь иди домой». Я говорю: «В каком смысле,
как так?» —«Да, ты отказался от дома, от родных, а теперь возвращайся
туда по послушанию». Это был очень трудный момент, я должен сказать, но отец