рассмеяться; когда нам рассказывали что-нибудь смешное, мы всегда сидели и

думали. Когда мама нам рассказывала что-нибудь смешное, она нас сажала рядом на

диван и говорила: я вам сейчас расскажу что-то смешное, когда я вам подам знак,

вы смейтесь, а потом будете думать.

Дедушка решил учить ее русскому языку, дал ей грамматику и полное собрание

сочинений Тургенева и сказал: «Теперь читай и учись». И бабушка действительно

до конца своей жизни говорила тургеневским языком. Она никогда очень хорошо не

говорила, но говорила языком Тургенева, и подбор слов был такой. Итальянского

во мне, думаю, очень мало. У меня реакция скорее антиитальянская, они мне по

характеру совершенно не подходят. Вот страна, где я ни за что не хотел бы жить!

Когда я был экзархом88, я

ездил в Италию, и всегда с таким чувством: Боже мой! Надо в Италию! У

меня всегда было ощущение, что Италия— это опера в жизни: ничего

реального. Мне не нравится итальянский язык, мне не нравится их вечная

возбужденность, драматичность, так что Италия из всех стран, которые я знаю,

пожалуй, последняя, где я бы поселился.

После свадьбы они с дедушкой приехали в Россию. Позже мой дед служил на

Востоке, а мама была тогда в Смольном и приехала на каникулы к родителям (шесть

дней на поезде из Петербурга до персидской границы, а потом на лошадях до

Эрзерума), где и познакомилась с моим отцом, который был драгоманом, то есть,

говоря по-русски, переводчиком в посольстве. Потом дед кончил срок своей

службы, и, как я сказал, они уехали в Швейцарию— моя мать уже была

замужем за моим отцом. А потом была война, и на войне погиб первый бабушкин

сын, потом, в 1915году, умер Саша, композитор89; к тому времени мы сами— мои

родители и я, с бабушкой же— попали в Персию (отец был назначен туда).

Бабушка всегда была на буксире, она пассивная была, очень пассивная.

А мама была энергичная, мужественная. Например, она ездила с отцом по всем

горам, ездила верхом хорошо, играла в теннис, охотилась на кабана и на