петровское время из Северной Шотландии попали в Россию, там и осели. Мой дед со

стороны отца еще переписывался с двоюродной сестрой, жившей на северо-западе

Уэстерн-Хайлендс; она была уже старушка, жила одна, в совершенном одиночестве,

далеко от всего и, по-видимому, была мужественная старушка. Единственный

анекдот, который я о ней знаю, это из письма, где она рассказывала деду, что

ночью услышала, как кто-то лезет вверх по стене; она посмотрела и увидела, что

на второй этаж подымается по водосточной трубе вор, взяла топор, подождала,

чтобы он взялся за подоконник, отрубила ему руки, закрыла окно и легла спать. И

все это она таким естественным тоном описывала— мол, вот какие бывают

неприятности, когда живешь одна. Больше всего меня поразило, что она могла

закрыть окно и лечь спать: остальное— его дело.

Жили они в Москве, дедушка был врачом, а отец учился дома с двумя братьями и

сестрой, причем дед требовал, чтобы они полдня говорили по-русски, потому что

естественно— местное наречие, а другие полдня— один день по-латыни,

другой день по-гречески сверх русского и одного иностранного языка, который

надо было учить для аттестата зрелости,— это дома. Потом он поступил на

математический, кончил и оттуда— в школу Министерства иностранных дел,

дипломатическую школу, где проходили восточные языки и то, что нужно было для

дипломатической службы.

Отец еще семнадцати-восемнадцатилетним юношей ездил на Восток летом, во

время каникул, верхом, один через всю Россию, через Турцию— это считалось

полезным. Про его братьев я ничего не знаю, они оба умерли: один был

расстрелян, другой умер, кажется, от аппендицита. А сестра была замужем в

Москве за одним из ранних большевиков, но я не знаю, что с ней сталось, и не

могу вспомнить фамилию; долго помнил, а теперь не могу вспомнить. Вдруг бы

оказалось, что кто-то еще существует: со стороны отца у меня ведь никого нет.

Моя бабушка с папиной стороны была моей крестной, на крестинах не

присутствовала, только «числилась». Вообще, думаю, это не особенно всерьез